Алексей Тихонов - Разведчик с Острова Мечты

— С кем же говорить? — поинтересовался юноша.

— Пойдемте, — буркнул Куля. — Для важных слов уши завсегда найдутся. Всех скликать не можем, извините. Сами виноваты — окружили нас, ровно медведя…

— Что, великовата деревушка? — не удержался от ехидства Кабо. — Рать на посты растянули, а теперь отвлечь боязно?

Разбойник покосился на него неласково:

— А с чего, удалец, доверять-то вам? Явились незваными, кровь первыми пролили… Да и в обиде не останетесь — самых уважаемых и рассудительных делегировали на встречу. Как они решат, так ватага и сделает.

Их подвели к «атаманскому» терему. У подножия высокой лестницы переминались пятеро основательно вооруженных мужиков, четверо виднелись на ее вершине. Многих из собравшихся Шагалан успел узнать, однако сейчас все поглядывали на него исключительно мрачно.

— Вот сюда подниметесь, — указал Куля. — Тут и выступать.

— Еще кто-нибудь подойдет? — обернулся Шагалан.

— И нынешних довольно. Подождем лишь, когда атаман выйдет.

В воздухе висело напряжение. Волновались разбойники, нервно тиская древки копий, шевелил желваками Опринья, тяжело дышал бледный Эркол. Только пришельцы с той стороны пролива сохраняли удивительную безмятежность в течение всего нарочито долгого ожидания, устроенного Аалем. Кабо, похоже изначально не полагавшийся на мирный финал, даже принялся озирать выборных с хищным интересом.

Наконец в дверях дома возник и сам атаман. Дородный, при полном параде, в белоснежном кафтане и богатой меховой шапке. Встал на краю верхней ступеньки, подбоченился, кинул строгий взор сверху вниз на явившихся за его головой. Выждал минуту, потом пророкотал низким голосом, в котором едва ли улавливался испуг:

— Горькую картину вижу я. Люди, которым доверял, для которых трудился денно и нощно, теперь решили обратить против меня оружие! Чью орду вы привели к нам? Истинный Бог, я не знаю за собой вины перед Сегешем, если это действительно он. Не знаю, что сему славному воителю взбрело на ум, но меня поразили вы! Именно вы! Как вы посмели принести смерть и разорение в гнездо, укрывавшее вас? Разве…

Шагалан широко, напоказ зевнул, повернувшись к ритору, и тот, сбившись, умолк.

— Пусть господин атаман простит, — негромко и твердо произнес юноша, — однако мы прибыли совершенно по другому делу. Как я понял, здесь представители ватаги, а у нас есть о чем им поведать. Посему предлагаю обсуждение наших деяний отложить на конец, когда немного прояснятся мотивы.

— Что ты можешь сказать достойным людям, мальчишка? — нахмурился Ааль.

— А я и не буду ничего говорить. Имеются более уважаемые свидетели.

По знаку Шагалана Опринья, вздохнув, ступил на лестницу. Наверху недовольно заворочались, но Ааль придержал свору.

— Здравствуй, брат, — кивнул он. — Тебя я ожидал увидеть среди перебежчиков меньше прочих.

— Не начинайте сначала, господин атаман,- оборвал юноша. — Приметесь краснобайствовать после того, как человек выскажется.

Оскорбленный Ааль надулся, но стерпел. Тем временем Опринья поднялся на несколько ступенек, помедлил в нерешительности, а затем поворотился спиной к атаману. Лицо его закаменело, на лбу обозначилась паутина капелек пота. Узловатые пальцы нервно мяли воздух. Воин откашлялся, с трудом заговорил, будто выдавливая каждое слово:

— Вы знаете меня, братья. Я сражался с вами плечо к плечу не один год и, мыслю, вправе рассчитывать на кой-какое доверие. Волей случая я сделался очевидцем очень важных событий и обязан известить о них ватагу. Даже если моих заслуг недостаточно для принятия всего на веру, их должно хватить, чтобы вы внимательно выслушали.

— Заслуг, брат, у тебя на десятерых, здесь спору нет, — отозвался выборный, седой плечистый мужик. — Только как же ты очутился-то по другую сторону? Может, тебя и вещать понудили силком?

Лицо Оприньи дрогнуло от негодования, скованность с волнением внезапно улетучились:

— Не чаял, Дудан, услыхать от тебя такое. И впрямь полагаешь, меня просто запугать? Понудить лгать своим боевым товарищам? Кто тогда помешает мне в этот миг совершить правильный выбор между клеветой и смертью?

— Смерть ходит за предателями и без их выбора, — вставил сверху Ааль.

— Тонко замечено. — Шагалан переместил ногу на первую ступень. — Но еще одно подобное замечание, и я вам надеру уши, господин атаман.

Хоть и нелепо смотрелась дерзость безоружного юноши, никто с крыльца почему-то не рискнул испытать меру данной нелепости.

— И правда, атаман, — махнул ладонью седой. — Пусть скажет, а рядить потом примемся. Говори, брат.

Ааль возмущенно отвернулся, но Опринья внимания на это уже не обращал:

— Нынешней ночью в кузнице небезызвестного Мигуна мне выпало быть свидетелем странной встречи. Атаман Бархат и чужеземец, торговец из Сошек…

Ватажник рассказывал последовательно, подробно, и с каждым словом мрачнели слушатели. Несколько раз Ааль порывался вклиниться в речь, однако жесткий взор Шагалана останавливал. Закончил Опринья описанием появления и печальной участи Ряжа.

Воцарилась вязкая тишина. Выборные растерянно переглядывались, не решаясь даже пошептаться. Было слышно, как в отдалении заржала встревоженная лошадь, какая-то женщина протащила охапку сучьев к оголодавшим кострам.

— Ну и дела… — Седой Дудан, отставив копье, поскреб в затылке. — И чего же теперь хочет атаман Сегеш?

— Сегеш требует выдачи изменника Ааля на его суд, — ответил Шагалан.

— И только-то? — Атаман наверху скривился.

— Мы считаем, что с уходом Ааля змеиное гнездо пособников Гонсета перестанет существовать. С остальными людьми, непричастными к предательству, Сегеш готов сотрудничать, как и с любой другой вольной ватагой.

— Невеселый выбор, мужики, смекаете? — Дудан обозрел сумрачных товарищей. — Либо бойня кровавая, либо голова атамана.

— Опомнитесь, братья! — вскричал Ааль, спускаясь на пару ступенек. — Неужели вы бесчестьем и моей жизнью оплатите свое спокойствие?

— Не кипятись, атаман, — поморщился Дудан. — Люди здесь разумеют, что такое честь. Если б все было просто, мы без колебаний приняли бы последний бой… Но как ответишь на рассказ Оприньи?

— Оприньи? — Ааль чуть замешкался. — Ума не приложу! Опринья — весьма уважаемый человек, и я не знаю, какое наваждение заставляет его произносить столь чудовищные вещи. Я никогда не работал на мелонгов, братья! Что сделать в доказательство, коль скоро годы совместной борьбы потеряли вес? Какую клятву принести? Или, может, самому перерезать себе глотку, чтобы вы поверили?… Опринья, по сути, говорил все со слов Бархата. А где сам Бархат? Вдруг он почему-то решил оклеветать меня?

— Бархат у нас в плену, — отозвался Шагалан скучающим голосом. — Если пожелаете разбираться досконально, то услышите и его. Только зачем Бархату зря очернять вас, господин атаман? Он сознался в своем грехе, Ряж и Царапа — подтвердили действием. Хотите нас уверить, будто находились в полном неведении об их черных делишках?