Ольга Табоякова - Все дороги этого мира

- Так вот, ты так самовыражался до максимума. В любом творчестве, а особенно в стихах, надо открываться до максимума. Понял?

Не в силах осмыслить слова собеседника, Хэсс не стал продолжать разговор. Он слез с повозки повара, и уселся на свою лошадку. За три дня путешествия Хэсс привязался к Ле. Он погладил лошадку, и послал ее вперед, догонять повозку донны Илисты. Он проехал мимо повозки критика и газетчика, мимо повозки акробатов, занятых подгонкой своих блестящих костюмов. Он чуть задержался у повозки драматурга Одольфо, обсудил погоду, инфантильность некоторых актеров и надежды на победу на фестивале.

Пока Хэсс общался с драматургом, он передумал подъезжать к донне Илисте. Направил свою лошадку Ле к обочине дороги, слез с нее и бездумно пошел по направлению к журчащему ручью. Хэсс уселся у воды и стал думать о том, что сказал ему повар Грим. Хэсса охватывала надежда, а потом отчаяние. Так ничего и не решив, не придя к однозначному мнению, он вернулся к дороге и стал догонять караван. Скоро пора было устраиваться на ночлег.

Единственное, что понял Хэсс за время своего сидения у воды, что он одинок. За последние восемь лет жизни Хэсс забыл это чувство. У него был учитель, которому он доверял, как себе. Теперь Хэсс абсолютно, или как выразился Грим, максимально одинок.

- Не быть мне поэтом, - горько решил Хэсс, но отступать было некуда. Ему нужно было укрытие, и сменить его сейчас не представлялось возможным. Вполне возможно, что его ищут по всей стране. - Придется учиться писать стихи, - постановил Хэсс для себя. - И ничего, что опозорюсь, своя шкура дороже.

На маневр Хэсса обратил внимание Недай снова подъехавший к повару. Грим ответил Недаю, что поэты все такие - требуется одиночество для творчества. Недай пожал плечами, он считал себя абсолютным прагматиком, и не вникал в творческие закидоны.

Караван остановился как-то неорганизованно, даже можно сказать внезапно.

- Нападение? - Недай подскочил на месте.

- Не похоже, - Грим флегматично пожал плечами. - Скорее всего очередной скандал в благородном семействе.

- Илиста? Дядя? - Недай помчался вперед, а крики усиливались и стали слышны даже в конце колоны.

Донна Илиста в гневе была прекрасна. Развевающиеся волосы, румянец, блестящие глаза, сила удара. Все это на себе испытывал многострадальный драматург Одольфо.

Глазам Недая предстала необыкновенная картинка. Повозка донны Илисты перегородила дорогу, Она спрыгнула со своей повозки и бегала босиком за Одольфо, который пытался увертываться от ударов Илисты.

- Ты скотина безмозглая! Да как у тебя язык повернулся такое написать! Да я тебя сейчас! Инрих помоги мне его убить! Да ты! Ты где такое взял?

Прячась под повозку, Одольфо заявил, что услышал.

Со столь красочными эпитетами драматурга донна Илиста попыталась оторвать ему уши.

- Я тебе уши то пообрываю, чтобы подобного никогда не слышать!

- Дорогая, что случилось? - мягко вмешался в процесс уничтожения драматурга Инрих.

- Ты это читал? - женщина отвлеклась от отрывания ушей, и встала в позу: руки в боки.

- Что читал? - Инрих продолжать сбивать накал страстей.

- Эту его дурацкую пьесу, - Илиста пнула ногой, разлетевшиеся по дороге листы.

- Нет, дорогая, ты же всегда читаешь первой. Он что уже закончил, а тебе не понравилось?

Илиста зашипела, как кастрюлька с водой:

- Не понравилось, - понеслось над дорогой. - Да, это слабо сказано, что не понравилось, - возмущалась она. - Ты почитай, почитай.

Инрих с брезгливостью посмотрел на зачуханные листы.

- Это будет несколько затруднительно, дорогая. Может быть ты скажешь, что там не так.

Одольфо выполз из под повозки донны Илисты с другой стороны.

- Он написал историю любви, - сумрачно сообщила она.

- Ну, он всегда пишет истории любви, дорогая, - Инрих старался не рассмеяться.

- Он написал историю любви двух мужчин. А что я там буду играть? - сорвалась на крик Илиста.

От народа, подтянувшегося к разборкам, послышались робкие смешки.

- О, Инрих, они совсем меня не любят, - Илиста кинулась на шею к Инриху.

- Красавица моя, он перепишет, все будет хорошо.

Инрих сурово сверкнул глазами на Одольфо. Тот скрылся подальше от кровожадной примы труппы.

Охрана развеселилась, зная, где Одольфо услышал историю любви двух мужчин, и отправилась искать место для ночевки. Пора было готовить ужин, поить животных, разжигать костры, обсуждать завтрашний путь.

Начальником охраны каравана была женщина со странным именем Богарта. В ее подчинении находилось четверо: Лайм, Веснушка, Кхельт и Крысеныш.

В их отряде не хватало мага, но Инрих обещал решить этот вопрос в ближайшее время.

- Ребятки, рассредоточились, посмотрели, доложили, - скомандовала Богарта.

Через десять минут было найдено подходящее место для ночевки. Богарта доложила Инриху, организовала размещение людей, установку постов, а сама думала о своих ребятах. Ей не давала покоя связь Лайма и Кхельта.

Эти двое сошлись внезапно. Они старались не проявлять своих чувств, но Богарта знала, что что-то будет. И это что-то не радовало ее, отряд разбился, или вот-вот разобьется. А ей надо довести этих актеров до места назначения.

Первые дни путешествия проблем не было, даже пока без мага обходились. Но дальше будут места неприятные, тем более, что им предстоит пройти мимо Темной земли. Богарта, как командир, трезво оценивала ситуацию, и расклад выходил зыбкий. Неприятности возможны с любой стороны.

Глава 2. Искать и найти

"Удовольствия ученых слишком дорого обходятся", - директор научно-исследовательского института плакался, глядя на догорающие обломки здания института.

Таверна "Старый скряга" соответствовала своему названию. Покосившийся дом, темные бревна, пыль на окнах, разбавленное вино - все было подстать названию.

В зале сидело не больше десятка человек и один тролль. За стойкой хозяйничал толстый, заплывший жиром хозяин "Старого скряги". На табурете перед ним сидел учёный. Что это учёный-богослов можно было говорить уверенно потому, что он спорил с хозяином таверны. Ученые-богословы отличались тем, что где бы они ни были, они спорили. Спор носил характер убеждения, для богословов было важно убедить собеседника в своей правоте.

В противоположность им были учёные-практики, которые предпочитали подключать бедный люд к экспериментам. В народе их не любили еще больше, потому как эти опыты редко заканчивались хорошо.

Практики и богословы не очень хорошо ладили друг с другом. Одни говорили, а другие делали. Они не находили точек соприкосновения друг с другом.

Ученые-богословы носили длинные балахоны с капюшонами, как правило, черного цвета. В сумках у них всегда были книги и бумага для записи ценных мыслей. Также многие вели списки обращенных ими в истинную веру. Дело в том, что большинство народа верило во что попало, кто-то даже верил в себя. А они хотели, что бы все верили в Вечного бога. Кто это такой не раскрывалось, что мешало вере граждан укрепиться.