Александр Уралов - К.И.С.

— Я тоже, — ответствовал я.

Гвалаук нетерпеливо махнул рукой, остановился передо мной, — к сожалению, не на расстоянии пинка, — и стал тоном провинциального трагика, чье амплуа — черные злодеи, — вещать:

— Ты понял уже, что я могу сделать с тобой все, что захочу. Будь уверен, я люблю пытать и делаю это с большой изобретательностью, но ты умен и поймешь всю бессмысленность этого занятия по отношению к тебе. Зачем тебе мучиться неизвестно ради чего? Я знаю, ты из другого мира, поэтому ты здесь чужак. Что тебе до нас? Ты уйдешь тогда, когда захочешь. Короче, парень, ты должен всего лишь подписать один договор, и я с радостью отпущу тебя на все четыре стороны, и ты пойдешь навстречу Мраку, который прижал-таки хвосты апологетам так называемого Добра. Ты удовлетворишь жажду благородного подвига, сделаешься героем Света и баловнем Судьбы!… всего лишь одна подпись, практически ничего не значащая закорючка!

Гвалаук продолжал заливаться соловьем, расписывая, как благодарное население будет стелить мне под ноги розы и лилии, а я задумался. Перечить было страшно — опять больно будет…

Известно было также (из литературы), чем кончается визирование подобных документов. Не подумайте, я был далек от отождествления Гвалаука с Вельзевулом. Для этого он был слишком глуп и тщеславен. Эти помпезные позы, высокие каблуки при маленьком росте, пышные речи с вульгарными угрозами, боязнь того чтобы я «не убёг» и не двинул его по макушке. Мне кажется, я знаю, о чем вы подумали, но до дьявола ему было далеко. Как говорил один мой друг, для этого у него была кишка тонка и уши большие.

— Слушай, Гвалаук, а почему у тебя телохранители с горшками вместо голов? Умных помощников боишься? — поинтересовался я, перебив оратора на полуслове.

Гвалаук заскрипел зубами, как пес сухой коркой, и взвизгнул:

— Молчать! Ты будешь подписывать или нет?

— Смысл? — рявкнул я. — Не вижу смысла! Зачем тебе моя душа? Телохранителя нового завести хочешь?

Гвалаук, еле сдерживая себя, по-гусиному вытянул шею и зашипел:

— Болван, все они сами пришли ко мне! У меня власть, у меня можно вволю жрать, у меня не надо думать, у меня им живется спокойно. Запомни, баран, они сами захотели быть такими!

Он покрылся красными пятнами воодушевления, поднял правую руку, многозначительно грозя пальцем, и в экстазе продолжал кликушествовать:

— …я, мой гений одушевляет эти бездумные куклы! Нет сомнений и страха, нет ненависти, любви, несварения желудка и угрызений совести. За них ненавижу и вожделею я. Ими движет МОЯ воля, МОИ желания, МОЯ мысль. Они сметают все на моем пути, и нет жалости в их сердцах! Мой разум довлеет над ними. Я — БОЖЕСТВО, демиург этих созданий, гораздо более счастливых, чем просто зомби!!!

«Юноша, читающий строки сии, к тебе обращено многострадальное сердце мое!» — так начал бы я эту главу лет сто назад. Увы! Современные поколения, — обремененные информацией, но отнюдь не отягченные знаниями, вряд ли поймут мою проникновенно-духовную речь. Поэтому не буду выспренним и многословным, а лишь современно воскликну:

— Привет!

Нет, насколько легче и удобнее было писать котам в благословенном девятнадцатом веке! Мудрая, неторопливая речь с блистательными вкраплениями латинских цитат и экскурсами в чудный мир сентиментальности более подобает коту, чем торопливо-косноязычная современная проза…

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКЦИИ: 3 (три) страницы сокращены

ПРИМЕЧАНИЕ СТИВЕНСА: Вот она, цензура!!!

…вверх тормашками. Удар был сильный, но ожидаемый и на некоторое время сознание покинуло меня (но не полностью, ибо я явственно ощущал восхитительный, божественный аромат корня валерьяны). Когда способность двигать членами вернулась в мое бренное тело, вместе с оглушенной душой, я разомкнул вежды и увидел себя возлежащим на зеленой траве в дивном саду. Шерсть моя была в некотором беспорядке, не приличествующем коту-философу, и я незамедлительно принялся приводить себя в надлежащий вид, не забывая при этом зорко поглядывать вокруг и держать ушки на макушке.

Я был уверен, что мой юный друг, Черный Рыцарь, где-то неподалеку, и, окончив туалет (разъясняю для малоискушенной молодежи: т. е. ПЕРЕСТАВ ОХОРАШИВАТЬСЯ), я отправился в путь по саду, вдыхая аромат прекрасных цветов, принятый мною в полубессознательном состоянии за запах валерьяны, — услаждая свой взор красотами окружающей среды.

… Так я бродил под сенью муз, как Пегас с Парнаса, пока не почувствовал беспокойство в области желудка. Рыцаря не было, а деликатный организм мой испытывал острую нужду в белках, жирах, углеводах и полипептинах (ловко я ввернул это словечко?). Между тем, ничего подобного не наблюдалось и, кстати, местонахождение мое по-прежнему оставалось покрытым мраком неизвестности.

Бытие мое было плачевно-голодным и сознание, в полном соответствии с законами философии, перестроилось. Эх, материализм, материализм, научный коммунизм…

Мрачно взирал я на дивное, полное чудес, благоуханное великолепие и теперь оно лишь раздражало меня. Моя бренная оболочка предпочла бы сейчас вареную курочку всей пышности здешнего Эдема, — а, если бы рядом восседал еще и мой юный друг?!.. И я мысленно возопил, взывая к небу:

— М-м-м-милосердия!

Этот крик исстрадавшейся души про…

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКЦИИ: 2 (две) страницы сокращены. Мы сочли уместным, — твердо памятуя о литературных прецедентах, — напечатать рукопись в виде, предлагаемом вам ниже.

…ть-чуть жестковаты, но молоко было выше всяких похвал! Я воздал ему должное, а ведь мало найдется более искушенных мясо-молочных ценителей, чем ваш покорный слуга! Окончив трапезу, я аккуратно умылся и почтительно обратился в слух.

— Я думаю, тебе не надо было мучительно напрягать разум, чтобы догадаться, кто я такой?

— О, что вы, ваше величество!.. — благоговейно пробормотал я, незаметно икнув, и чувствуя себя несколько стесненным тем обстоятельством, что вынужден был набивать мамон в присутствии августейшей особы.

— Да, дружище, я — Эдвин Алый! — торжественно произнес король-маг, и небо озарилось вспышками и россыпями фейерверка. — Я вызвал тебя сюда не для того, чтобы развлекать фокусами с поющими фонтанами, танцующими эльфами и рогом изобилия…

С этими словами он встал. Серебряные драконы на его струящемся красном халате извивались в немыслимом танце. Ореол сияющих искр дрожал и переливался вокруг короны. Глаза сверкали, прожигая меня насквозь мудрым взглядом и, честное слово, я почувствовал, как на мне начинает дымиться шерсть.