Вероника Иванова - Паутина долга

Карие глаза наполнились недоумением:

— Ты чего? Жалко, что ли?

— Представь себе, нет. Я вообще не собираюсь завтракать.

— Тогда зачем отнимаешь еду у голодающего?

— Это кто здесь голодающий? Щёки шире плеч!

Преувеличиваю, конечно. Нагло вру. Но если моё настроение испорчено, почему я должен заботиться о сохранении чужой безоблачности?

Кайрен возражает:

— И вовсе не шире!

А длинные руки снова тянутся к миске... Впрочем, сегодня старший тоймен Плеча дознания и вправду выглядит немного измождённым. Даже несмотря на раскрасневшиеся на морозе щёки. Стойте! Он пришёл с улицы? В такую рань? А ночевал ли он вообще в мэноре? Не помню. Вчера он ушёл на службу утром, как обычно, а вечером мне и в голову не пришло проверять, все ли дома. Хотя бы потому, что у меня «дома» явно были не все.

Минутная заминка позволила захватчику завладеть миской: Кайрен довольно запустил лапы в пирожки, схватил сразу два и начал попеременно откусывать от обоих, причём делал это с таким удовольствием на лице, что напрочь прогонял у зрителей желание продолжать дуться. То есть, у одного зрителя. У меня.

— Ты только вернулся?

— Угу.

— Со службы? Разве вам положено сутками торчать в управе?

— Фафофено, не фафофено... Тьфу! Дай прожевать, будь человеком!

Пока Кайрен справлялся с едой и питьём, я атаковал ряды грязной посуды. Всегда поражался умению некоторых людей в процессе готовки пачкать все доступные тарелки, миски, кастрюли и прочая, не говоря уже о столовых приборах. Лично мне нужно немного: плюхнуть что-нибудь на сковороду, разогреть, а потом, минуя тарелку, оттуда же и поесть. Нет, в приличном обществе, разумеется, всё делаю по правилам, но не вижу в их соблюдении никакого смысла, если остаюсь один.

— Я до конца Зимника теперь буду занят. С утра до вечера и с вечера до утра каждые сутки, — пояснил Кайрен, сыто отдуваясь и отваливаясь от стола.

— Что так? Много работы?

— Ха! По самое горлышко и выше. Нэйвос почтут визитом шишки Пастушьих подворий.

Ого-го. Ну и новость... Не скажу, что судьбоносная для меня или кого-то из моих близких, но радости в ней маловато. В город прибывают главные «пастухи», а значит, патрулей на улицах будет втрое больше, и по наступлению темноты каждого подозрительного прохожего будут забирать в квартальные отделения покойной управы с целью выяснения личности и намерений. Впрочем, преступлений против жизни и достатка горожан благодаря этому заметно поубавится, и не только стараниями городской стражи, а и неизбывным страхом мелкой шушеры перед теми, кто вершит разбой на высшем уровне. Перед Пастушьими подворьями.

Всего Подворий три, насколько мне известно. Стригали, забойщики и погонщики. Первые собирают дань с торговцев и ремесленников всех мастей и достатков, вторые за немалую плату распоряжаются жизнями, третьи ссужают деньгами и прочими благами, а потом получают во владение души влиятельных людей и вершат их посредством политику. Быть участником Подворья уважаемо, почётно и прибыльно, но попасть туда не очень-то просто. Берут не каждого, да не каждый и рвётся, потому что дисциплина у «пастухов» не слабее, чем в императорской гвардии, а мало кто добровольно откажется от звания «вольного охотника» и присягнёт на верность хозяину. Впрочем, мне почему-то кажется, что с течением времени Пастушьи подворья поделят между собой весь Сааксан и станут влиятельнее, чем императорская власть. Будет ли это злом или окажется благом? Кто знает...

— Сочувствую.

— А, не говори! — Кайрен махнул рукой. — Дознавателям-то после того, как патрули усилили до невозможности, делать совсем нечего, но приказ есть приказ: велено присутствовать в управе, дабы в случае надобности и прочая, прочая, прочая. Пропали праздники.

— А в честь чего «пастухи» приезжают?

— Так они мне и рассказали! Видно, что-то нужно. Наверное, будет сходка, на которой решат, кого срочно прирезать, а кого погодить. Да какая разница?

В самом деле, никакой. Для меня уж точно. Но иметь в доме осведомлённого представителя государственной службы выгодно, без сомнения.

Вытираю руки полотенцем и лезу в карман за вчерашней пластинкой — напоминанием о необходимости встречи с курчавым незнакомцем. Рамка чернёного серебра, в которую заключён опал, полупрозрачный, с размытым узором, напоминающим горный пейзаж. По краю рамки выгравирован адрес: улица Пьяного фонарщика, Дом с кривой кровлей. Положим, место я найду, но что там находится?

— Послушай, Кай, ты случайно не знаешь...

Карие глаза мгновенно заметили пластинку, которую я верчу в руках и азартно вспыхнули:

— Где взял?

— Где взял, больше нет. Я серьёзно! Ты знаешь, что это такое?

— Мечта игрока, — Кайрен в два шага оказался рядом и начал канючить: — Дай подержаться, а?

— Не раньше, чем узнаю, что это за штука.

— Пропуск в «Перевал».

— Куда?

Воспользовавшись моей растерянностью, блондин завладел пластинкой и любовно погладил серебряную рамку пальцами:

— Не знаешь? Ну, темнота!

— По-твоему, я должен наизусть знать все злачные места города?

— Оно не злачное. Оно чинно-благородное, самое знаменитое и самое труднодоступное.

— То есть?

— В игровой дом heve Майса пускают только приличных людей.

— А именно? Ты так вздыхаешь, будто...

— Ну да, таким, как я, вход туда заказан, — признал Кайрен. — Вот лет через десяток, если выслужусь до высокого чина и приобрету уважение, или женюсь на наследнице старинного титула, тогда смогу бывать в «Перевале». Пока даже не мечтаю. А сколько полезных знакомств можно было бы завести, окажись я там...

— Хочешь сказать, тамошние игроки — влиятельные люди?

— Влиятельные — не то слово! Правда, днём «Перевал» открыт для всех желающих, но днём и игра идёт мелкая: всё самое интересное начинается только пополуночи, для счастливых обладателей такой вот красоты, — он щёлкнул ногтём по пластинке.

— Азарт до добра не доводит.

— Экий ты скучный! И как только разжился входным жетоном? Может, мне тоже удастся?

— Не думаю.

Я забрал у Кайрена свой пропуск в странный, но заманчивый, как оказывается, для многих, игровой дом. Вгляделся в мохнатые линии узора. «Перевал», говорите? Что ж, попробуем его перейти.

Скорп выглядел ничуть не лучше, чем вчерашним вечером, но и не особо хуже. Хотя, хуже было уже некуда: кожа казалась совсем бледной и даже на взгляд хрупкой, как пересушенная бумага, глаза запали, а косточки стали пробиваться всё ближе и ближе к поверхности. Последние дни изнурительной болезни. Или часы? Хотелось бы знать точнее, но если и врач в растерянности, и больной давно сдался перед недугом, остаётся только молиться.

— Как самочувствие? Уж извини, но придётся тебя немного побеспокоить. Напоследок, так сказать.