Морис Делез - Слуги паука 3. Время полной луны

— Ты обещал!

В ярости она ударила его кулачками по плечу.

— Ну, года через два я ничего не буду иметь против — лениво зевнув, ответил Конан и устроился поудобнее.

Милла едва не задохнулась от возмущения, но он даже не посмотрел на нее, и тогда она неожиданно рассмеялась.

— Ну, а сейчас — успокоившись, спросила девушка.— Хотя бы посидеть рядом с тобой можно

— Посидеть можно,— милостиво разрешил Конан и закрыл глаза.

И тогда Милла тихонько запела. Песня была нежной и немного грустной, а голос девушки звучал так ласково и зовущее, что Конан с неожиданной нежностью подумал о той, что сидела рядом, и это невольно пробудившее чувство удивило его самого. Ему стало невыразимо приятно. Он не вслушивался в слова, но странным образом понимал их смысл, который постепенно заполнил все его сознание. Она пела о радости первой любви и горечи разлуки с любимым, о тревожной тоске в ожидании встречи, о простой, тихой радости любить и быть любимой.

Засыпая, он подумал, что зря прогнал девушку. Она была совершенно права: если бы о возрасте можно было судить по росту, сам он потянул бы лет на сто! От этой мысли ему сделалось смешно, но рассмеяться он не успел, ибо в тот же миг заснул.

Стоит ли удивляться, что приснилось ему то, что с ним произошло. Он опять, засыпая, лежал в постели, и вновь, как и тогда, наяву, насто едва различимые в ночной тишине шаги за шав легкие, едва раз дверью. По слабому потоку воздуха он догадался, что дверь отворилась, почувствовал что должно произойти дальше. Вот она села на край кровати и положила свои маленькие, нежные руки и ему на грудь, и он открыл глаза.

Он открыл глаза как раз в тот миг, когда она склонилась к его лицу и коснулась губами его губ. Конан почувствовал их нежность, вдохнул терпкий аромат, ощутил ее пьянящую пылкость, помимо его воли плоть откликнулась на страстный зов…

Внезапно он проснулся и открыл глаза.

Словно в лихорадке, девушка покрывала поцелуями его лицо, Она прижималась к нему, дрожа, пылая, словно в огне, и глубокие, резкие вздохи ее больше походили на стоны. В этот миг он рассвирепел. Посидеть рядом?! Конан собрался зарычать и поддать ей напоследок, но почувствовал, что вместо этого руки его сжали ее горячее трепещущее тело.

— О, мой Конан! — простонала она в восторге.

— Кром! — выругался он, впиваясь в ее губы.

Его сытно накормили и напоили, и вот теперь Халдон лежал на расстеленном плаще в самом темном углу пещеры и слушал нескончаемую болтовню молодого трепача, которого, похоже, приставили к нему сторожем. Он говорил, говорил, говорил…

Говорил о том, что отца его пять лет назад загрыз в этих горах барс и с тех пор мать одна воспитывает троих сыновей и дочь, среди которых он ста ший. Рассказывал о том, как трудно им приходилось, но теперь все изменится. Месяц назад он прошел посвящение в мужчины и, значит, стал зуагиром. Осенью он отправится с караваном в Иранистан, а это хорошие деньги. Он накупит всем обнов, а особенно сестре — она у него такая красавица! И мать не забудет — сколько ей пришлось перенести…

Он говорил еще о чем-то. Говорил, говорил, но Халдон его уже не слушал, лишь отмечал про себя, что давно перевалило за полночь, хотя утро еще и не близко, что речь парня постепенно становится все более сбивчивой, что костер догорает, а трое сидящих вокруг него зуагиров во главе с сердитым, похоже, задремали, потому, что не подкидывают дров, чем добросовестно занимались до сих пор.

Если он собирается уходить, то сейчас самое время. Парень наконец-то умолк, костер потух окончательно, и лишь несколько углей еще тлели на том месте, где недавно еще жаркое пламя с аппетитным хрустом пожирало дрова.

Халдон быстро размотал удавку и бесшумно сел. Парень даже не шевельнулся, он мирно спал, устало свесив голову на грудь, трое остальных дремали у потухшего костра. Отработанным движением жрец вскинул руку. Мгновение — и удавка затянулась вокруг шеи. Мальчишка слабо задергался, не успев даже понять спросонья, что произошло.

— Тихо, тихо, парень,— шептал ему на ухо жрец, сильнее затягивая петлю,— скоро встретишься с отцом.

Халдон чувствовал, как движения весельчака понемногу слабеют. Наконец он дернулся в последний раз и затих. Темнота ночи сменилась для него мраком небытия. Халдон аккуратно опустил на землю мертвое тело и, ослабив петлю, снял удавку с шеи мертвеца и намотал ее себе на запястье. Свое дело она сделала, с оставшимися тремя ей не справиться.

Он осторожно потянул руку за спину, достал три ножа, тихо встал и хорошенько прицелился. Ни один из троих даже не шевельнулся, когда двоим ножи вонзились прямо в шею, а третьему, тому самому сердитому, клинок угодил в левый глаз и, проткнув его и пройдя сквозь мозг, застрял в затылочной кости.

«Вялые они со сна»,— с усмешкой подумал жрец и пошел искать их сумки. Он выгребал из них еду и деньги, но не трогал вещей, понимая, что, если его остановят еще раз и обыщут, будет очень трудно объяснить, где он взял барахло, принадлежавшее покойникам. Покончив с этим делом, он присел на камушек, чтобы перекусить. Есть он, правда, не хотел, но понимал, что дальше ему, похоже, придется двигаться тайком, а значит, неизвестно, когда удастся поесть в следующий раз.

С раннего утра по улицам и улочкам Сура-Зуда ходили глашатаи и громогласно объявляли о том, что близится Время Полной Луны — легендарная дата, ради которой жили в отрыве от всего мира, терпели лишения и страдания многочисчисленные поколения предков. Но теперь все изменилось — нет больше богатых и бедных, крестьян и ремесленников, воинов и жрецов. Отныне все равны. Всех ждут на площади, где в полдень начнется церемония Пробуждения Спящего, которая продлится семь дней.

И потому, как упорно им, вольным гражданам обещали свободу, Конан понял, что первоначальное впечатление не обмануло его — жители города фактически находились на положении рабов.

Глашатаи продолжали расхаживать по улицам, зазывать народ, обещая бесплатное угощение во время церемонии. Солнце поднималось все выше, и вскоре по улицам покатились телеги, груженные бочками с пивом и разнообразной снедью. Как видно, жрецы решили не скупиться и по такому случаю пошли на разорение собственных кладовых. Это возыимело решающее действие. Высыпавшие на улицы люди буквально заполонили город, и Конан подивился про себя их числу.

И еще он подумал, что, видать, неспроста люди сидели по домам. Эта нехитрая догадка тут же породила вопрос: а зачем они понадобились жрецам теперь? Сидели бы и дальше в своих норах… К чему их собирать на площади? Бесплатно кормить и поить? Чем больше он думал, тем серьезнее подозревал, что за всем этим спектаклем что-то кроется.