Г. Эмар - Гипнотический роман

Человек и ехидна бессмысленно смотрели друг на друга. Потом человек, заслышав звук ключей, тихонько удалился, чтобы избежать встречи со сторожами, открыл дверь в лабораторию и спрятался в большой шкаф, где висела одежда профессора, его передник и передники препараторов. Но мальчик, звеневший ключами, не вошел в эту лабораторию. Он прошел по залу, где находились рыбы и гады, и вышел из галереи, тщательно заперев ее.

Небо покрывалось тучами все больше и больше, день клонился к вечеру, и солнце, скрытое тучами, пронзало их кое-где своими лучами, производившими сияние, или же, просачиваясь через них золотом и пурпуром, придавало им стеклянный отблеск.

Сумасшедший, не выходил из своего тайника… Крокодилы оставались также неподвижны. Сон, по-видимому, овладел и другими животными.

Волшебная окраска неба постепенно потухала. Мрак мало по малу сменил полусвет; наступавшая гроза укорачивала летний день. Бледный свет молнии освещал глубину комнат. Крокодилы, дремавшие до сих пор, раскрывали глаза, и в их желтых зрачках появлялись голубые огоньки.

В то время, как раскат отдаленного грома заставил задрожать стекла зала, дверь лаборатории открылась и на пороге показался сумасшедший. Кожа его была суха, дыхание порывисто.

— О, как мне тяжела эта гроза! — бормотал он, ломая себе руки.

Вскоре молния засверкала зигзагами по всему небу, моменты полнейшего мрака и глубокой тишины, когда был слышен только шум проливного дождя, сменялись другими, когда вслед за ослепительными лучами света следовал почти сразу же сухой треск, и грандиозные раскаты грома наводили ужас на все живое, но крики животных заглушались величественным гулом расходившегося неба.

Сумасшедший подошел, наконец, к бассейну и облокотился на решетку, нагнувшись над крокодилами. Они его видели при свете молнии, а может быть также и в темноте, потому что их глаза приспособлены для ночной охоты.

Гроза вывела гадов из обычного оцепенения.

Жара придала им жизни, как воздух их страны. Близость человека возбуждала их алчность.

Вода в бассейне зашумела, потом забурлила, как будто подогретая на сильном огне.

Чудовища сначала начали пыхтеть, подобно паровым котлам. Наконец, раскрыв во всю ширину свои громадные пасти, они принялись реветь.

О, этот рев крокодилов!.. Он безмерен, как море, глубок, как русло реки, минутами так же глух, как звук под водою, шумя, как бурный морской прилив, встречающий преграды, он так же ужасен, как само животное. В нем слышится мука существа низшего и злого, для которого жизнь так же неясна, как кошмар; слышится возмущение сильного и жадного, но голодного животного; бессознательная ненависть зверя к человеку, этому тирану, который все укрощает и порабощает.

Рев этот поднял огромный нильский крокодил, другие присоединились к нему, а затем и все, высунув головы из воды, повернулись к сумасшедшему, рассвирепевшие от собственного рева и раскатов грома, они превратили обширный зал с белыми стенами в нечто похожее по гулу на знаменитого медного быка, наполненного жертвами, погибавшими в его раскаленной утробе. Боа, удавы, ядовитые змеи судорожно свивались в кольца и распрямлялись, как на пружинах.

Вдруг луч света скользнул с листьев пальмы на взволнованную поверхность бассейна. Это не был свет молнии: он был желтый и ровный.

Сумасшедший, увидя подле себя маленького человека в черной шапочке и длинном сюртуке, наводившего на него пламя свечи, чтобы лучше разглядеть его, испустил крик, который окончательно взбесил крокодилов: многие из них забились головами о решетку. Один из самых крупных крокодилов бросился на решетку, зацепился за ее железное острие складками кожи на шее, так что вся голова выдавалась за оградой, и повис в таком положении. Маленький человечек, поставив на пол подсвечник, взял палку, стоявшую в углу, освободил ею крокодила, и отбросил его в воду. Затем он ловко нанес несколько ударов другим.

Сумасшедший заметил, что вид у него суровый. Очки в золотой оправе придали еще больше блеска его маленьким, живым глазам. Щеки были румяные, нос толстый и крючком, рот без зубов, губы сомкнуты, борода еще черная, короткая и густая. Из-под шапочки выглядывали волосы с проседью. Крокодилы, несомненно знавшие его, испугались и замолчали.

— Зачем это вы здесь заперлись? — сказал он — Вы, конечно, не имели намерения украсть одного из этих животных?

Голос этого человека один только раздававшийся в зверинце, казался сумасшедшему громче рева крокодилов. Он обеими руками схватился за голову, как будто не давая ей развалиться.

— Очень много вам позволяют, мой бедный друг — сказал с добродушным видом Онора Мери.

— Да, строго говоря, вас и наказать-то теперь не за что. Ведь в этот момент вы переживаете кризис. Пойдемте-ка ко мне отдохнуть.

Инстинктивным движением сумасшедший ухватился за решетку. Крокодилы подстерегали его и один из них бросился, чтобы схватить человека, так неосторожно приблизившегося к ним.

Но препаратор нанес дерзкому сильный удар по голове палкой, которую он не выпускал из рук, и животное, зарычав, снова бросилось в воду. Это было сигналом для новых криков.

— Идите, я вам приказываю! — сказал Онора, посмотрев пристально в глаза сумасшедшему.

Тот скорчился и повиновался.

Они прошли в лабораторию и поднялись по узкой лестнице. Пройдя ступеней двадцать и открыв дверь, они вошли в большую комнату. Первоначально она разделялась на четыре комнатки, но Онора Мери, не любя тесноты, велел сломать перегородки. Он говорил, что маленькие комнаты похожи на гробы, где не хватает воздуха. Здесь было все его имущество, которое сумасшедший оглядывал беспокойными взглядами, придавив своими худыми пальцами височную артерию, как бы стараясь задержать ее биение.

Привыкший жить в смрадной лачуге, он, может быть, был стеснен полным порядком этой комнаты, стены которой были заставлены книгами. Постель, помещавшаяся в алькове, была закрыта пунцовым шелковым пологом. Здесь было два камина, один из мрамора, украшенный бюстом Реймона Сильвестра, другой, помещавшийся под навесом, не оставлял никакого сомнения на счет того, что здесь помещалась лаборатория. И в самом деле, тут стояли тигли, колбы, перегонный куб, кастрюли, из которых одна серебряная, самовар, глиняные и фарфоровые горшки. Дубовый шкаф с посудой и бельем также получил место среди библиотеки. Препаратор был слишком беден, чтобы держать слугу и питался большей частью молоком и яйцами; время от времени он велел приносить себе мясное блюдо, иногда же, когда он чувствовал потребность в маленьком отдыхе, он забавлялся тем, что готовил в своей посуде, кастрюлях ив перегонном кубе затейливые блюда и напитки. Середина комнаты была занята большими, некрашеными деревянными столами на подмостках и конторкой с ящиками. На столах лежало много вещей, ни к чему негодных по понятиям профана, но полных смысла для человека науки: кости, рисунки, микроскоп, маленькие ножики различных форм, бесформенные остатки животных, микроскопические препараты, увеличительные стекла, ножницы, микротомы, открытые книги, губки, яды, тазы с водой, банки со спиртом. На конторке лежала рукопись.