Вячеслав Шторм - Звени, монета, звени

Так что «Гусь и пахарь» – вроде местной достопримечательности, а хозяин его – тоже Оник и тоже Лысый, как и предок, – самый уважаемый и богатый человек в Горелой Низине. Вон, старшую дочку, умницу да рукодельницу, сын старейшины сватает. Ударят скоро морозы, вступит зима седая в свои права – тогда и свадьбу справят, чин по чину.

Что? Жена плотника Ригата? Знаю, добрый человек, как не знать тетушку Ниру. Только не жена она больше – вдова. А вот так. Помер Ригат в прошлом году. С лесов сорвался. Хорошо хоть мучился недолго, на третий день отошел. Так что одна она теперь живет, тетушка Нира, совсем одна. Дети? А как же, были дети, да разлетелись все из родного гнезда. Дочка за бондаря из соседнего селения вышла, аккурат за два месяца до смерти отцовой. Мать не забывает, часто гостит, да и тетушка Нира сама к зятю наведывается, внучка понянчить. Что? Сын? Да, был у Ригата мальчишка, да только в столицу перебрался. Люди болтают, в сам Алый Орден его приняли. Гордость родителям и почет, что и говорить, да только ты, господин, сам небось знаешь: у тех, что в Братстве, семьи больше нет и не будет. Так что если и жив еще парень, для матери он всё равно что умер… А тебе-то что за дело к семье плотника? Долг вернуть? Вот чудеса! Оно, конечно, плотник Ригат был знатный, семья сроду не бедствовала, но чтобы такие деньжищи у него водились, да еще чтобы в долг их давать. Молчу, молчу. И вправду, какое мне до того дело? Деньги – они лишними никогда не будут, особенно для вдовы одинокой. Дом-то ее нетрудно найти. Пойдешь сейчас главной улицей… Некогда? Торопишься? Ладно, передам, как не передать. Благослови тебя Четыре!…

Метет снег, метет. Медленным шагом идет по селению конь, везет ссутулившегося в седле человека, закутавшегося в простой шерстяной плащ. А что всадник шлем на лицо надвинул, – так от того же снега и надвинул. Ишь, заметает! Зима, зима скоро…

У третьего от леса дома остановился конь. Спешился всадник, в ворота постучал. Выскочил было на стук громадный охотничий пес-волкодав, лаем утробным залился. Только всадник ему два слова шепнул, протянул руку. Гляди-ка: поднял пес уши, хвостом завилял, будто старого знакомого признал. Ткнулся мокрым носом в черную перчатку.

А вот и сам хозяин вышел. Посмотрел исподлобья, спросил коротко. Ответил всадник, а что спросил и что ответил – не разобрать. Еще внимательнее посмотрел хозяин, нехотя махнул рукой, свистнул собаке и пошел обратно в дом. И то сказать, нечего тут с разными под снегом лясы точить. Ишь, заброда! Дочку ему подавай! Ездят тут всякие…

И вновь едет всадник по Горелой Низине. Еще больше ссутулился. Да и снег пуще прежнего.

Вот и нужный дом. Во дворе – никого. Стоит конь, стоит всадник, на окошко освещенное смотрит. Молчит. И раз, и другой поднимается рука, чтобы в калитку стукнуть, да обратно опускается. Барабанят пальцы задумчиво по ножнам кинжала в простых, ничем не украшенных ножнах, теребят рукоять, кожей акульей обтянутую.

Скрипнула дверь. На порог девчушка выбежала. Лет пять-шесть. И сейчас уже видно: красавицей станет. Скоро, ох скоро от парней отбоя не будет!

Увидела незнакомца, охнула испуганно, назад подалась, да только остановилась неизвестно почему на пороге, оглянулась. Поманил ее всадник пальцем, сказал что-то тихо, успокаивающе. Помедлила девчушка, но всё же подошла. Любопытная, что с нее взять. А этот, хоть и в шлеме, с мечом, да и вообще – не здешний, не обидит. Вот что хотите говорите, а не обидит.

Что-то спросил всадник, девчушка закивала. Знаю, как мамку родную не знать.

Мамку?

Внимательно смотрит на егозу всадник, ой внимательно, хоть за шлемом-барбютом глаз и не различить. А может, оно и к лучшему?

…Фрэнк… Какой ты сегодня смешной. Так смотришь на меня, как будто в первый раз видишь свою подругу детства…

Коснулась нежно рука в черной кожаной перчатке детской щечки.

«Похожа…»

Полез всадник в сумку седельную, сверток достал.

«Отнесешь?»

Девчушка закивала. Отнесу, конечно, отнесу. Ух, тяжелый какой! Что там такое-то? Подарок? Маме? Вот здорово! А ты, дядя, кто?

Никто? Совсем? А так разве бывает?

Одним легким движением – залюбуешься! – в седло. Посмотрел в последний раз, внимательно. «Прощай… Будь счастлива…» и только брызги мокрого снега из-под копыт.

На крыльцо выходит молодая женщина. Пояс низко поддан, живот поддерживает. Скоро, скоро у девчушки-егозы братик будет. Или сестричка.

Мама, мама! Тебе тут дядя подарок передал! Какой дядя? Не знаю. Уехал он, быстро-быстро. Смешной. Я его спрашиваю: ты кто, дядя, а он мне – никто. Совсем. Я ему: так не бывает, чтобы совсем. А он… Ой, мамочка! Красота какая!

Держит женщина в руках дорогой плащ, золотом да серебром вышитый, камнями и мехом украшенный. Поди, не у каждой правительницы такой есть. Стоит небось – подумать страшно!

Прыгает девчушка вокруг, радуется. Мама у нее и так самая красивая, а теперь вдвое красивее будет. А это всё она, она. Не испугалась дядю, не убежала!… Мама, знаешь, чего я больше всего хочу? Чтобы у меня муж был – воин. Нет, не как папа, настоящий. Такой, знаешь… ну такой! Чтобы на коня – одним движением, и снег чтобы из-под копыт…

Мама! Мамочка! Ты почему плачешь? Мама! Снежинка в глаз попала?

Метет снег, метет. Заметает следы…

Я устало потер глаза, будто и меня засыпало этим мокрым снегом. Да, Фрэнк! Несладко тебе пришлось, ох несладко… И поделом. Прав был Делонг Невозмутимый – умер ты там, в башне. А мертвецу живых тревожить ни к чему. Никому это радости не принесет, понимаешь?

«Вчера воин вернулся в гостиницу Гируса. Заказал себе в комнату дюжину бутылок крепкого красного вина и до сих пор не выходил. Засим шлю тебе, господин мой Лаурик, последний привет и ожидаю дальнейших распоряжений. Да не оставят нас Четыре своей милостью! Кельна».

Дочитав послание, я некоторое время молчал. Потом достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и написал только одно слово: «Жди».

Ну как, белянка, отдохнула? Вот и хорошо. Пора тебе свой корм отрабатывать. Тебя уже ждут. Все мы вечно кого-то ждем. Так же, как и нас…

Глаза – в глаза.

Узенькие щелочки, до краев налитые жидким огнем ярости – в спокойные карие, в которых нет сейчас ничего, кроме решимости.

Человек и зверь – в одной колеснице. Оба – в полном расцвете сил, оба – владыки. В яростной схватке кровь свою смешавшие, будто побратимы. Вон эта кровь. На густой, жесткой щетине вепря-секача. На гладкой, вздувшейся буграми мышц коже воина-колесничего.

Долгой, очень долгой и трудной была охота. Сила – против силы, хитрость – против хитрости.

Жизнь против жизни.

Победил человек.

Без помощников, без загонщиков, без собак. Один пришел Коранн Луатлав, прямой потомок Сильвеста Кеда, Сильвеста Первого, любимый племянник старого Меновига, Ард-Ри Западного Предела, в лесную глушь. В одну набедренную повязку одетый, одним кинжалом вооруженный. Чтобы встать против бешеного хозяина лесного, неукротимого черного кабана, которому никто доселе не смел заступить дорогу. Не ради забавы пришел, не ради славы.