Вячеслав Шторм - Звени, монета, звени

Да, я любил ее всем сердцем, но какие чувства испытывала ко мне она? Быть может, я для нее не более чем друг и близкий родственник? Быть может, она совсем не против такого мужа, как Илбрек из рода Аррайд, Черный Орел Севера? Конечно, он намного старше ее – недавно схоронил жену, у него двое взрослых сыновей, – но кто знает?…

Одним словом, я хотел сразу же по приезде в Ардкерр поговорить с Этайн. Рассказать ей всё. Просить о праве бороться за нее.

Жизнь рассудила иначе.

Ардкерр встречал нас плачем. Этайн, моя Этайн, бледная и исхудавшая, бросилась ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

– Мама… умерла… Отец… болен…

Ты знаешь, Бранн, болезнь, тем более та, что заканчивается смертью, – это кара Четырех. Суровая кара преступнику, для которого нет и не может быть прощения. А еще ты должен был слышать – Четыре покарали Меновига и его жену за то, что они воспротивились нашему браку. Но это ложь, Бранн! Моя тетя была одной из лучших женщин, которых я когда-либо знал. Добрая, заботливая, она очень привязалась ко мне, как к своему родному сыну. Не думаю, что она отвергла бы мои ухаживания за ее дочерью. А дядя… Да, у него было меньше поводов любить меня, особенно с недавних пор, когда люди всё чаще намекали, что воин Ард-Ри куда достойнее самого Ард-Ри, и негоже потомку Сильвеста склоняться перед потомком Дегайда. Да, он любил власть и не спешил расставаться с ней. Да, с большим удовольствием он отдал бы Этайн Илбреку или Ронану. Но даже если и так, то я не верю – не хочу верить! – что Те, которых я почитал всю жизнь, так страшно наказали человека только за то, что он ошибался.

Три дня и три ночи провел я у постели Меновига. Утром четвертого дня прибыл Лаурик. Он осмотрел больного, перевел взгляд на нас с Этайн, помолчал, а потом обронил в пустоту: «Всё в руках Четырех».

Эти слова ожгли меня, будто бичом. Вне себя от ярости и разочарования я вылетел из покоев и помчался на конюшню. Гуайре был там.

– Запрягай!

Как всегда, твой отец не задавал лишних вопросов. Не успело мое сердце удариться о ребра в сотый раз, как колесница была готова. Я вырвал из рук Гуайре бич и сам встал на место возницы.

– Не оставляй ее одну, – только и произнес я, прежде чем ожечь спины коней первым жестоким ударом.

Что было дальше, ты знаешь. Я добыл кабана, добыл именно так, как говорилось в легенде о Сильвесте и Лабрайде. И всё-таки не успел. Меновиг умер у меня на руках, перед смертью попросив прощения за всё и вручив Этайн. До Праздника Быка, до решения Мудрого и мужей Предела. Будто знал.

После смерти родителей Этайн была так слаба и подавлена, что мне пришлось брать устроение погребения и тризны в свои руки. Впрочем, это и так было моей обязанностью как старшего мужчины в роду. Но вот всё закончилось, и я с удивлением увидел, что за это время все жители Ардкерра стали воспринимать меня как своего нового господина. Потом навалились дела, и не успел я опомниться, как настало время отправляться к Лиа Мор. Настало время выбора.

Так я стал Ард-Ри и мужем Этайн. Казалось бы, я добился того, к чему стремился. Казалось бы, настало время мира и любви. Но червь сомнения навеки поселился в моей душе, отравляя радость и не давая спокойно спать по ночам. Я так и не успел до свадьбы спросить свою избранницу, любит ли она меня, а после свадьбы задавать подобный вопрос было глупо. А еще – страшно. Да, Бранн, ты не ослышался. Ард-Ри Коранн Мак-Сильвест, прозванный Луатлав, о храбрости которого поют по всему Пределу, на поверку оказался трусом. Я боялся услышать, что моя жена не любит меня, или, что еще страшнее, любит другого, боялся жить с этим знанием все отмеренные мне Всеблагими годы. Да и сама Этайн не давала ни малейшего повода усомниться в ее чувствах. А потом появился этот проклятый Илбрек с его наглыми ухаживаниями. Он жил здесь две луны, а я был так далеко… Конечно, твой отец убеждал меня, что все страхи напрасны, что я веду бой с собственной тенью, но…

Но не это разрывает мне сердце, Бранн. Я струсил дважды. И за второй трусостью последовало предательство…

Ард-Ри закрыл лицо руками и проговорил глухо, едва сдерживая рыдания:

– Я должен, должен был поговорить с ней прежде, чем мчаться и проверять услышанное! Я не сделал этого. «Она невиновна!» – кричала половина меня. «Торопись! – вторила ей вторая. – Ведь он Мудрый, Уста Четырех. Он не способен на ложь!» И я предал Этайн, женщину, которую любил… люблю до сих пор. Я позволил ревности взять над собой верх, позволил так легко уговорить себя… А потом она исчезла ночью из запертого подвала, погиб Гуайре Менд, мой побратим и лучший друг, и всё так явно указывало на Илбрека…

И вот теперь приходишь ты, Бранн, и подтверждаешь страшную истину. Неведомый враг обманул меня, искусно сыграл на моих страхах, втянул в кровавую войну. Всё это время я жил одной лишь надеждой: сокрушить Илбрека, повергнуть рати севера, на плечах бегущих ворваться в Дун Фэбар и отыскать там мою Этайн. Знаешь, если бы она сказала мне, что не любит меня, я молча развернулся бы и ушел. Если бы захотела вернуться ко мне – с радостью принял бы, не упрекнув ни словом, ни делом. Но вот уже близится рассвет, скоро грянет битва, в которой прольется кровь тысяч доблестных воинов. Ради чего она прольется, Бранн? И что мне делать? Как остановить это безумие и где искать мою Этайн?

– Нетрудно сказать: в Первом Пределе!

Прошло еще два тягостных дня. И всё это время Фрэнк старательно меня избегал. Впрочем, после его триумфального возвращения между моим бывшим телохранителем и всем остальным миром словно возникла незримая стена. И имя этой стене было – страх. Суеверный ужас, леденящий сердце и разжижающий мышцы. Так не боятся человека, ибо все мы – люди. Так не боятся смерти, ибо смерть рано или поздно настигает любого из нас. Воину она улыбается с клинка противника, охотнику подмигивает желтым зрачком хищника, старику призывно улыбается с изголовья ложа… Но каждый день видеть смерть во плоти рядом, слышать за спиной ее шаги, ощущать кожей ее дыхание, или даже – упасите нас, Всеблагие! – смотреть ей в глаза и не знать: поманит ли она за собой или пройдет мимо, скользнув по тебе ледяным, всевидящим, беспристрастным взглядом…

Да, все мы теперь боялись Фрэнка. Даже я, понимая, что этим страхом причиняю ему жестокую боль. И всё-таки я ничего не мог с собой поделать и в двух случаях из трех торопливо отворачивался и спешил прочь, едва завидев вдалеке высокую фигуру в черном. Презирая себя, ругая в душе последними словами.

Благодаря Всеблагих за то, что на этот раз не придется смотреть в его глаза.

Но больше всех страдал из-за своего страха гордый Илбрек. Поначалу он изо всех сил старался показать, что не испытывает к чужаку ничего, кроме исполненного достоинства расположения одного воина к другому. На пиры и советы военные звал, торквесы золотые и богатую одежду в подарок слал, мнением о выбранном нами месте для битвы интересовался. Фрэнк отказывался от приглашений, смотрел на дары как на пустое место, а в ответ на вопрос молча пожимал плечами, разворачивался и уходил, не оглядываясь. Лаурик же, видя всё это, лишь довольно хмыкал в усы. А когда его спрашивали, отчего, дескать, Посланник так странно ведет себя, или брезгует нами, простыми смертными, отвечал: Посланник выше приязни или неприязни. Ему, наделенному частью от части Изначальной Силы, – драгоценные дары? Ему, вкусившему каплю от капли Изначальной Мудрости, – хмельную брагу? Ему, получившему слово от слова Изначального Мастерства, – боевые хитрости? Нет, почтенные, не за этим прислан он сюда. Так что не трудитесь понапрасну и верьте: когда придет час, Посланник не подведет.