Дэвид Билсборо - Сказание о страннике

Что-то пронеслось в воздухе, разбившись о дальнюю стену.

— Там!

— Что это? Болдх, ты?

— Назад! Я его поймал за...

— Ой, моя нога! Нога, черт!

— Где эти ученые придурки?.. Финвольд! Эппа! Кто-нибудь, поднимите факелы!

Неподалеку тревожно заржала Женг. Болдх кинулся к ней, успев ухватить с пола факел, споткнулся о распростертое тело и, выпустив факел, грохнулся на пол. Последнее, что он увидел в свете улетающей головни — глядящую на него перепуганную морду Женг. Затем перед глазами заплясали искры, вихрь боли ударил в голову, и Болдх отключился.

Когда странник пришел в себя, голова раскалывалась — ее содержимое будто выплеснули на землю, хорошенько изваляли в пыли и засунули обратно, забив дыру ржавыми гвоздями. Со всех сторон доносилось шарканье ног и приглушенное бормотание. Робко приподняв голову, Болдх отважился приоткрыть один глаз.

Свет тысячи солнц обжег роговицу, проникая прямо в отшибленный, превращенный в студень мозг. Болдх зажмурился и застонал. Его нещадно мутило, голова кружилась с такой силой, что Болдх сжал ее обеими руками, чтобы не развалилась.

— Штослчилсь? — выдавил он. — Дея?

Один из безликих голосов поблизости чуть помедлил и презрительно фыркнул.

— Хогер-эля перебрал, — проворчал голос. — Ох уж мне эти пендонийцы — не умеют пить.

Болдх снова осторожно открыл глаза и чуть приподнялся на локте.

— Винтус, прошу, не шуми, — прокряхтел он. — Не до твоих шуточек. И, вообще, что это было? Кто на нас напал, куда он делся?

Нибулус ответил не сразу. Но когда все-таки ответил, слова звучали мрачно:

— Нету его. Улетел. И нам тоже пора уходить, если мы хотим...

— Улетел? То есть, вы его прогнали? Стража?

— Не совсем. Мы... то есть Лесовик его выпустил. Сказал, что не гоже воздушному созданию под землей томиться.

Болдх был слишком измучен болью, чтобы говорить громче, поэтому просто повторил:

— Отпустили? Стража туннеля, убившего двух воров, который чуть нас всех не прикончил — вы отпустили?

— В том-то и дело. Не было никакого стража, и воров никто не убивал. Просто ворона пролетела.

— Ворона?..

— Ага. Наверное, залетела случайно, когда вход был открыт. Она ни при чем... мы сами себя чуть не прикончили.

Болдх, покачиваясь, поднялся и, не в силах поверить, посмотрел вокруг. Перед ним стоял пеладан, совершенно сломленный и с такой горечью во взгляде, что странник вспомнил Дождевые равнины и решил больше не докучать вопросами.

За Нибулусом стоял Финвольд; оба выглядели относительно невредимыми, хотя лоб жреца заливала кровь из неглубокого пореза. Эппа лежал на земле, держась за голову. Кровь сочилась меж пальцев, прижимающих кусок ткани к виску, лицо посерело. Старик что-то невнятно бормотал себе под нос и, судя по виду, не понимал, что происходит вокруг. Это пугало. Похоже, их главный лекарь ещё долго не сможет никого лечить.

Паулус тоже скорчился на полу: его бедро рассекла глубокая кровоточащая рана. Болдх смотрел, как наёмник дрожащими руками готовит головню — прижечь рану. Никто и не пытался помочь, но по поджатым губам наховианца Болдх понял, что помощь предлагали, и раненый грубо ее отверг.

Досталось и Лесовику. Его рука висела на перевязи. Должно быть, шаман тоже испытывал боль, хотя его румяное лицо оставалось непроницаемым.

«Ворона! Из-за какой-то вороны! Что же будет, когда (скорее, если) мы доберемся до Утробы?» Болдх покачал головой, обескуражено глядя на притихших товарищей.

Так или иначе пострадали все, кроме Катти. Болдх не сводил глаз с искателя приключений, который бродил меж раненых, чисто символически предлагая помощь. Тивору явно не терпелось идти дальше, и он даже не пытался этого скрыть. Болдх вскипел. Катти чувствовал: там, внизу, что-то есть; вероятно, потому и уговорил их идти этим путем. Хотя они сами сглупили и изранили друг друга.

Болдх смотрел на солдата удачи с презрением, граничащим с ненавистью. Он не мог дождаться случая пнуть подлеца как следует. Странник чувствовал себя так, словно его использовали, а если Болдх чего-то и не выносил, так это когда им манипулируют. Можно стерпеть все: ложь, предательство и лицемерие, но не это.

Раздалось шкварчание, а сразу за ним — хриплый стон. По зале разнесся тошнотворный запах горелой плоти. Развернувшись. Болдх увидел, что Паулус вцепился себе в ногу, словно пытаясь задушить ее насмерть. Рядом, на полу, с тихим шипением угасала головня. Наховианцу удалось наконец прижечь рану. Казалось, он переживает один из своих припадков — так его трясло от боли. Даже кровь выступила на губах. Болдх, не отрываясь, смотрел, как Паулус медленно раскачивается взад-вперед, беззвучно пытаясь перенести пытку: голова в капюшоне повернута вверх, остекленевший взгляд уперся в стену. На лице наёмника одновременно отражались мука, гордыня и ненависть. А ещё — едва заметно — читалась мольба...

Болдх милосердно отвел взгляд, переключившись на Катти. «Надеюсь, ты на своей шкуре испытаешь то, — выругался он про себя, — на что так легко обрекаешь других».

Он устало отвернулся и приготовился идти дальше.

Осторожно, но с мрачной решимостью люди шагали по очередной темной тропе, куда их занесло приключение. Как и обещал Катти, новая часть туннеля была ровнее — да только и теснее; а в придачу, теперь, когда вход закрыли, промозглый ветер оказался заперт внутри. Стены давили на путников: все (кроме Эппы) сутулились и ёжились от холода.

Воздух был такой сырой, что едва не сочился: уже через несколько минут легкие пропитывались ледяной влагой и начинали хрипеть. К тому же в туннеле стоял жуткий холод. Подобно отряду мёртвых душ, путники шагали по бесконечным подземным коридорам в вечную ночь.

Идти было нелегко. Спотыкаясь на неровном и скользком полу, путники не могли сдержать бранных слов: ноги то и дело проваливались по лодыжку в ледяные лужи, а острые выступы холодного, твёрдого как алмаз камня больно впивались в подошвы. Двигаться вперед сильно мешало плачевное состояние Паулуса и Эппы. Оба едва ползли, пошатываясь и хромая.

Лишь ненависть помогала Паулусу преодолевать боль в израненной ноге. Он попадет в Великандию, несмотря ни на что! Наёмник исходил слюной, представляя, как погружает нож в нежную плоть хульдров.

Для Эппы дорога обернулась ожившим кошмаром.

Хотя с помощью Финвольда ему кое-как удавалось не слишком отставать, силы старика, истощенного долгими неделями тяжелого путешествия, были на исходе. Он едва понимал, где находится и что делает. Ни еда, ни отдых не помогали: старый жрец нуждался в лечении; скоро он просто упадет и больше не поднимется. О трудностях Мелхаса можно было пока не думать: даже учитывая природное упрямство Эппы, им очень повезёт, если он хотя бы до выхода из Великандии сумеет добрести.