Дэвид Билсборо - Сказание о страннике

— Отлично, — прошептал Болдх и спустил штаны. Мягкие травинки игриво и ласково щекотали попу. Болдх расслабился.

Он сидел, вслушиваясь в тихие, приглушенные лесные шорохи. Наверняка среди других звуков прятались и голоса: пару раз ему казалось, что из чащи доносится жутковатое, и в то же время чарующее пение. Странник поднял взгляд и увидел, что черный дрозд по-прежнему смотрит на него, но почему-то замолк. В наступившей тишине отчетливо послышалось тихое хихиканье.

«Пора закругляться, — подумал Болдх, выдирая щедрый клок травы. -— Не хотелось бы, чтобы меня застали хульдры...»

И тут Болдх почувствовал холодное острие лезвия у горла.

Безмятежность последних дней куда-то улетучилась, и его бросило в жар.

Мыслей о смерти, правда, пока не было; Болдха и прежде не раз подстерегали и грабили. Главное — делать все, что он, или она, или они скажут...

— Фойириго бинайнсну оймемаефф энансмапама, — раздался голос откуда-то спереди, совсем близко, и тут же отовсюду дружно грянул хриплый хохот.

Взгляд Болдха затравленно метался по сторонам: никого не было видно.

«Хвитакрист! — запаниковал странник. — Тихо они подобрались! Но как?..»

Из кустов выступили несколько фигур.

Если прежде тот факт, что напавшие говорили на его языке, служил хоть каким-то утешением, при первом же взгляде на них надежда улетучилась. Болдха теперь по-настоящему ожгло страхом, и мысли о смерти вдруг стали весьма актуальными.

Напавших было пятеро — нет, шестеро, если считать того, что стоял сзади и держал нож у горла. За все годы странствий Болдх ещё ни разу не встречал столь пестрого сборища кровожадных, мерзких и развязных отморозков, как те, что стояли сейчас перед ним. Людей двое, остальные — сборная солянка из представителей прочих рас со всех уголков Линдормина. Болдх пробежался взглядом по ряду ног перед собой и насчитал двух людей, хогера, боггарта и (шутки кончились!) грелла. Позади них монолитной глыбой возвышался фута на три, не меньше, облаченный в доспехи тасс.

Закоренелые, вооруженные до зубов убийцы; и все клинки нацелены прямо на Болдха.

— День добрый, — хриплым голосом поприветствовал он.

Губы одного из людей скривились в неком подобии ухмылки, а клыкастая пасть грелла разинулась в оскале, от улыбки весьма далеком, сопроводив его почти кошачьим шипением, и даже сквозь запах собственных экскрементов Болдх почувствовал зловонное дыхание.

«Хрен-Адан, ненавижу греллов!» — только и подумал Болдх, с отвращением глядя на черно-синюю шкуру и длинные ядовито-зеленые, торчащие во все стороны волосы.

Как всякий уважающий себя человек, Болдх предпочитал не связываться с другими племенами, обращаясь к ним лишь в случае крайней необходимости. Но греллов он обходил за много миль, пусть даже приходилось потратить лишний день пути. Болдх знал, что многие специально их разыскивают для собственных сомнительных целей, но в его глазах люди, которые якшались с этой гнусью, были ничем не лучше греллов: сутенеры, вымогатели, контрабандисты, наёмники, и — да, куда же без них? — ольхориане. Последние набирали здесь храмовую стражу, похитителей тел или даже палачей — ибо греллы славились своей жестокостью. А также распутством, которое многим приходилось особенно по душе. Самки вызывали отвращение даже у самых отчаянных, зато продажные самцы последнее время пользовались большим спросом у обеспеченных дам, которым некуда было девать время и деньги.

У стоявшего перед ним на поясе висели три топорика — излюбленное оружие морских волков Багрового моря для метания по живым мишеням. Но этот грел не походил на пирата; судя по сети и цепу с тремя шипастыми шарами, он, вероятно, недавно работал вышибалой в каком-нибудь доме терпимости.

Внезапно Болдх почувствовал, что лезвие плотнее прижалось к бьющейся яремной вене, и замер. Сильные тонкие пальцы ухватили его за волосы и больно запрокинули голову. Глухо вскрикнув, он совершенно застыл. Резкий удар в спину отозвался вспышкой боли по всему телу. Чуть не свалившись, все ещё в полуприседе со спущенными штанами, Болдх подчинился безжалостным рукам.

И услышал, как бандиты приближаются.

— Жанену, ичва бебана, пеккучи нанапена? — с вызовом спросил один из людей.

Это был язык родины Болдха, Пендониума, хотя такого диалекта Болдх никогда не слышал. «Жанену» значило «где», а «пеккучи нанапена» можно было перевести как «твои дорогие» или «твои любимые». Также это могло означать «Где твои деньги?» или «Где твои друзья?» Выражение «ичва бебана» обозначало кишечное расстройство у собак, питающихся в отхожем месте (Болдх решил пропустить его мимо ушей).

— Кинасема оефф-лает доерст! — отчаянно затараторил он, изо всех сил стараясь передать пендонийский говор и надеясь на лучшее. Не важно, знают они о его товарищах или нет. Он любой ценой должен внушить бандитам, что путешествует не один и за него есть кому заступиться.

Болдх дрожал от страха и чувствовал себя ужасно уязвимым. К тому же приходилось все время смотреть наверх.

Над ним со всех сторон нависли лица, заслоняя солнце. Одно из них особенно пристально его разглядывало. Суровое, безжалостное лицо, какое вполне могло принадлежать закоренелому преступнику — лицо, созданное, чтобы пугать. Заросшую щетиной зверскую морду с бледной, липкой от пота кожей обрамляли черные космы, длинные, но жидкие, сосульками свисавшие на шею и плечи. Губы напоминали двух жирных слизней, а глаза — маленькие, как у свиньи, и черные, как у акулы — были пусты и бездушны. По одежде этого ходячего ужаса ползали вши и какие-то личинки.

— Значит, — сказал бандит по-пепдонийски, — ты пеладан. Так-так, интересно. Надо будет познакомить тебя с Эглдавком, ему это понравится. — Почувствовав, как руки в перчатках проходятся по его коленным чашечкам, Болдх заскулил. — А он, я уверен, будет рад познакомить свой боевой молот с этими местечками!

— Я не пеладан! — выпалил Болдх, тоже на пендонийском. — Я из Хрефны!

Хрефна была обширной лесистой областью на северо-востоке Пендониума. Дальше прочих удаленная от столицы Имла-Элигиада (не по расстоянию, по влиянию), Хрефна считалась глухим и неуправляемым краем, и вообще-то пеладаны там не селились. Уже много лет эта местность служила прибежищем отщепенцам, ворам, разочаровавшимся бывшим пеладанам, мирившимся с опасной близостью дракусов из соседнего Божгода. Для верховного правителя Имла-Элигиада Годвина Морокара Хрефна была чем-то вроде выгребной ямы, которая к тому же служила самоуправляемой буферной зоной между столицей и Божгодом. Другими словами, чем меньше придется иметь с ней дело, тем лучше.

Но если Болдх и лелеял надежду смягчить сердца разбойников, назвавшись хрефнийцем, вскоре он понял, что затея провалилась. Его мучитель выкрикнул: «Врешь!» — и ударил пленника.