Кэтрин Фишер - Тайна подземного королевства

— Ты сама себе ставишь преграды, сама себя запутываешь. Разве нет? Тебе не кажется, что мы погружаемся всё глубже в путаницу твоих собственных сомнений? Что в глубине души ты совсем не хочешь добираться до Престола. Наоборот — хочешь, чтобы тебя остановили. Хочешь, чтобы тебя силком вернули домой, хочешь утром проснуться в своей уютной постельке и увидеть, как над тобой склоняется Максел, как плачут от радости мама с папой. Хочешь помириться с Робертом. Хочешь, чтобы всё наладилось.

— Я сказала — заткнись! Ничего ты не понимаешь! Роберта нет в живых. Я сама его убила. — Она обернулась к нему, уязвленная, пылающая. Ей отчаянно хотелось заткнуть уши, не слушать его, она замахнулась кулаком. Он перехватил ее руку; его пальцы были холодные, на бледной коже пылали три красные отметины — следы былого воровства.

— Не убила.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю о битве, где оружием были слова. О Битве деревьев.

Она удивленно уставилась на него. Сквозь него. Увидела белую палату, полную медсестер, вдалеке — Максела, усталого и постаревшего, разбитое окно, сквозь которое вползал плюш. Почувствовала на лбу ласковый, прохладный поцелуй.

На мгновение она очутилась там, и ей захотелось там остаться.

И тут она увидела картину. Она висела на стене, за спиной у Максела. Блестящая, прекрасная, ненавистная. На картине была изображена она сама, портрет, который она всегда просила Роберта написать, и он, наверное, исполнил ее просьбу, но только после того, как она ушла. Собственное лицо смотрело на нее с той веселой, озорной улыбкой, какая иногда появлялась у нее на губах, когда дела шли хорошо, когда она могла забыть о том, что она — их дочка и младшая сестра, и быть самой собой.

Ей стало больно. На глаза навернулись слезы.

Эта перемена не укрылась от Вязеля. Он огорченно покачал головой.

Она стряхнула его руку, оттолкнула его:

— Хватит! Больше никаких слов!

Его обвила красная веревка; он стряхнул ее с лица.

— Хлоя, не надо! Погоди…

Вокруг его шеи обвилась еще одна петля, туго сдавила; он стал задыхаться, потянул за нее, но какая-то сила держала его за руки, заламывала запястья.

Она шагнула к нему.

— Хватит слов, Вязель. Теперь запутался ты. Посмотри, каково это — лишиться слов. А я, пошла.

Она развернула Калли и зашагала прочь.

Вязель сражался, как мог. Вырывался, дергал за крапчато-красные веревки, но они держали его, скользили, как змеи, стягивали грудь. Ему не хватало воздуха; а Хлоя села на Калли и бросила, не поворачивая головы:

— Хватит.

И веревки прекратили движение. Вязель попытался ослабить их. Сказал:

— Ты же знаешь, что я прав. Мои слова пойдут за тобой.

Она ласково улыбнулась ему.

— Ты не скоро отсюда выпутаешься. Прощай, Вязель. Жаль, что ты не увидишь, как я сяду на Престол. Никто из вас не увидит.

— Мы заключили перемирие, — уныло сказала Кларисса. Отвела в сторону упругую ветку, чтобы она не хлестнула Роберта; перед ними уходил вниз пологий склон, поросший гладкой травой. — Он пошел искать ее; а я вернулась за тобой. Хлоя едет верхом, так что у нас нет времени на разговоры.

Роберт оглянулся.

— Но… бык… эти птицы…

— Хранители. Они берегут мешок из журавлиной кожи. В лесу немало подобных им волшебных зверей. Я привела быка, потому что не смогла бы сама справиться с волком. — Она выдавила улыбку. — Хоть Хлоя и считает, что Потусторонний мир повинуется ей, это не так. Существуют силы, более могущественные, чем она. И так будет, пока она не воссядет на Престол. — Кларисса обернулась, и он с огорчением увидел, что она успела завладеть мешком из журавлиной кожи.

Он висел у нее на шее. Кларисса достала из мешка одну-единственную щепку огама и подняла ее, как волшебную палочку.

— Прости, но придется тебя превратить.

Роберт сказал:

— Это мешок Вязеля. Что значит — превратить? — Его охватила тревога; он торопливо добавил: — Я не хочу…

— Прости, Роберт. Будет немного больно, но так надо. — Она быстро провела пальцами сначала по его лицу, потом по лицу Короля, и он заметил, что маска Короля изменилась. Листья терновника съежились, глаза стали больше, округлились; над ними пробились хохолки из перьев.

Потом и сам он это почувствовал. Внутри всё как будто сжалось, от внезапной мучительной боли на глазах выступили слезы. Он осознавал, что тело скручивается, разум рушится, все мысли и понятия уходят вдаль, оставляя только одно: легкость, боль, голод, страх.

Кости стали полыми, череп вытянулся, на руках выросли когти.

И тогда он оторвался от земли.

И взлетел.

Вот он, этот каэр. Она понятия не имела, как он называется. Она галопом ускакала от запутанного в сетях Вязеля, не слушая его хриплые мольбы.

— Зачем быть королевой, если у тебя нет подданных? Подумай, Хлоя! — кричал он.

Туннели сужались. Красные, теплые. Она ехала по венам, кровеносным сосудам. Навстречу ей летели стаи птиц, облачко алых мотыльков, пчелиный рой.

Далеко впереди зазвонил колокол, потом донесся стук, всё более отчетливый. Он походил на лязг исполинских спиц, как будто высоко над головой, в гигантской светелке, кто-то вывязывал этот замок из клубка шерсти, нанизывал, считал и спускал петли.

Но, прорвавшись наконец через последний узел, она нашла только комнату, которую очень хорошо знала.

Свою собственную спальню дома.

Она была точь-в-точь такая же, только кровать здесь была сделана из оленьих рогов, костей, больших веток, связанных вместе, а внутри кольца из высоких неструганных бревен стояли четыре шеста темного дерева.

Она спустилась с разгоряченной спины Калли, огляделась.

Ее гардероб. Значит, можно переодеться и помыться.

Ее часы. Стрелки показывали без десяти пять утра.

Ее фотография с мамой, папой и Робертом на каникулах.

Ее тетрадь.

Внезапно она почувствовала, что страшно устала. Села на кровать — перина была мягкая, набитая перьями. Одеяло белое, вышитое снежинками; пусть не ее, всё равно красивое.

Хлоя завернулась в одеяло — оно было теплое, со сладким запахом. Она свернулась калачиком, скинула ботинки и зевнула.

Можно немножко поспать.

Хорошо, что Роберт жив.

Улыбнувшись, она тронула пальцем вышитые снежинки — они отпали от одеяла и медленно взмыли вверх, окутывая ее теплой пеленой сна.

Вязель глубоко вздохнул — раз, другой. Ему удалось дотянуться пальцами до шеи; он растер ее, сглотнул, превозмогая боль в горле. Его трясло.

Слишком тяжелая участь для поэта — обнаружить, что слова не всесильны.

Его руку обожгла холодная капля. Потом еще одна. Он поднял глаза — от дыхания изо рта шел пар. И тут его пронзило ледяное отчаяние.

Он не сумел уговорить Хлою. И теперь она приложит все усилия, чтобы они никогда ее не догнали.