Майра - Как пал Дийнавир

– Мы могли бы ограничиться поединком. Если хочешь – здесь и сейчас.

– Зачем?

Остров проплывал мимо в росчерках ласточкиных крыльев, в аромате сосновой смолы.

– Затем, что срединный мир оставлен богами и переживает страшные времена. Затем, что ты мог бы получить удовлетворение, не проливая невинной крови.

– Кровь должна проливаться. Весь этот мир держится на ней и только на ней. Иллюзии милосердия слишком хрупки и неосновательны, в них не хватает материальности, того ощутимого здравого смысла, который придает всему вкус и цену. В крови же нет лицемерия, которое прячется в твоих представлениях о любви к людям. Скажем, любишь ли ты Треллена?

Против воли Владена река разлилась, разделилась на рукава и превратилась в широкое устье. Моря еще не было видно, но в дыхании ветра теперь ощущался привкус соли.

– Вот именно. Тебе хотелось бы его любить, но ты не можешь. Слишком горька твоя память о том, как он встретил весть о твоей магической сути… Невозможно любить того, кто не принимает в тебе самое главное.

Корабль шел на веслах, хотя скамьи гребцов в трюме – Владен в этом не сомневался – были пусты.

– Любишь ли ты Дийнавир – ради Дийнавира, а не своих детских воспоминаний? Не его мистическую основу, от которой с годами остается все меньше, а сам дом: стены, лестницы, кровлю и коридоры? Это, если вдуматься, все равно что чувствовать привязанность к камням, разбросанным по склонам гор. Любишь ли ты камни, сумеречный маг?

– Владыка Аара, я люблю весь этот мир, сотворенный богами.

– Тогда ты должен любить и смерть, и кровь – ведь они тоже его часть.

Впереди, над все ширящейся водной гладью, в густо-красном закатном небе возникла комета. Она вспухла раскаленным докрасна шаром и, казалось, замерла. Приглядевшись, Владен обнаружил, что она продолжает медленно, сонно расти и наливаться рубиновым свечением…

– Смерть и преступление – часть лжи, родившейся в больной утробе Ночи. Их не было, когда Творение закончилось, они появились гораздо позже. Властелин Аара, ты прекрасно знаешь, как был искажен первоначальный замысел.

– Легенды, легенды… Кто может точно знать истину? Смертные способны лишь стремиться к этому. Истина всегда была уделом только самих богов. Но сейчас небесные творцы уходят, и их прежние слуги обеззубели. А людям нужны идолы – все равно, как их назовут: боги, золото, власть над природой, сытость, справедливость… Поверь, тот, кто займет освободившиеся места в пантеоне, избавит мир от многих неприятностей и неразберихи.

Владен рассмеялся. Комета вспыхнула и рассыпалась фейерверком, расцветив полнеба густым огненным дождем.

– Так ты замахнулся не только на Гарселин? И не только на власть над миром… Ты решил занять место одного из богов?

Небо мгновенно потемнело, и откуда-то налетел вихрь, повеявший густым ароматом южных садов. Смех замер у Владена в горле, волшебник насторожился. В обволакивающем запахе цветущего жасмина ему почудилось что-то тревожное, зловещее. Он пока не мог понять, чем надеется удивить и сломить его волю государь Аара, но от предчувствия серьезной и неизбежной опасности заранее сжалось сердце. Корабль стремился вперед, продвигаясь теперь по одному из речных рукавов. Берега сближались, протока делалась все уже, и усыпанные белоснежными цветами деревья по обеим ее сторонам благоухали все сильнее. Волны качали опавшие лепестки, в сумеречном вечернем воздухе реяла нежная, призрачная метель.

– Так говорили тебе: замысел был искажен. Но подумай и о другом: в замысел было многое привнесено. Изначальный мир не знал столько оттенков и промежуточных тонов, мастер Сумерек, любящий полусвет и полутень, извлекающий из них музыку для своего волшебства. Ведь многие из этих оттенков требуют черной краски. Тебя учили, что мой удел – мрак, смерть и разрушение, что мне знаком и дорог только черный цвет. Ты думаешь, я живу посреди холодной золы и разлагающихся трупов? Оглянись и смотри внимательнее!

Повиноваться приказу было нельзя – и невозможно было не повиноваться. Волшебник обернулся, отделяя себя от реки, и поплыл в воздухе легчайшей, серебристо поблескивающей паутинкой.

Река немедленно изменилась. Она теперь блестела, как жидкое темное масло, и от этого казалась мертвой. Кроме сорванных ветром лепестков жасмина, на ее поверхности качались лилии – крупные, прозрачно-белые, как будто неживые цветы, обладавшие при всем при этом сильным сладковатым запахом. К ленивой, вязкой воде сбегали пологие берега, их покрывал светлый песок, мелкий и на вид ласкающий, как пыль. Выше начинались деревья и кусты, у подножия которых стелились и вились травы. В этом саду росли изящные гиацинты, амаранты, огромные махровые гвоздики, хрупкие нарциссы, жасмин, магнолия, какие-то еще редкие растения, все они цвели одновременно и источали пьянящую смесь ароматов роскошного вечернего сада. Владен стал дуновением ветра и неспешно полетел между деревьями, покачивая ветви и стряхивая с цветов крупную, блестящую, как алмазы, росу.

Вокруг плыл запах, от которого рождались видения. Миражи, миражи… Парящие в воздухе разноцветные огоньки, заменявшие факелы и лампы. Ажурные беседки, оплетенные вьюнком с мелкими алыми цветами, и с каждой склоненной головки сочились прозрачные капли нектара. Белые пахучие звезды неведомых соцветий во тьме гладкой густой листвы. Мраморные лестницы, устеленные коврами и шелком с завораживающими узорами, водопады блестящего виссона на белоснежных перилах и россыпи искристых самоцветов в упругой воде фонтанов… Здесь почти невозможно было отличить чужую творящую магию от собственной иллюзии.

И отовсюду, не замолкая, звучал странный голос, интонации которого прихотливо изменялись, то примериваясь к слуху волшебника, то своевольно танцуя, словно забывая, что в саду есть посторонний.

– Посмотри на мой дом, мастер Сумерек. Ты сможешь оценить его по достоинству, потому что мне известны твоя любовь к красоте и твое тонкое умение играть оттенками… Или ты скажешь, что мой дом не прекрасен?

– Он прекрасен…

Владен был ошеломлен, и ему с трудом удавалось скрывать это. Или не удавалось? Собеседник, казалось, предугадывал его мысли и ощущения за миг до того, как они возникали. Этого не должно было быть. Аарет не мог быть таким, его жестокое искусство не оставляло ему никаких шансов. Это было просто невозможно.

– Так тебя учили: магия Ночи – это магия тлена. Верь своим глазам, мастер: я живу среди красоты, которая и не снилась людям твоего ордена. Я не понимаю, что заставляет вас отказываться от всего этого. Меня обвиняют во лжи, но ты сам признал, что мой мир прекрасен. Верь своим глазам, и я научу тебя видеть зорче! Даже ради того, что открыто человеческому взгляду, льется кровь и совершаются преступления, а ведь видимая им красота – лишь слабый отблеск того, что ты наблюдаешь здесь. Среди смертных она утрачена, подменена. Люди говорят: красиво то, что хорошо. Но разве цветущее дерево может быть добрым или злым? Оно – просто услада наших глаз, пища для наших чувств, упоение нашего ума…