Галина Романова - Властимир

Веденея лишилась сестры. Дом же ее не пострадал. Но сгорела банька, где девушка хранила свои травы и лечила тяжелых больных. Горевать Веденее о сестре времени не было — много было раненых и обожженных при пожаре, следовало позаботиться обо всех, да еще и пополнить запасы целебных трав — уцелело слишком мало. Девушка оплакала сестру и других погибших и отдалась повседневным заботам.

Всадников заметили на девятый день после хазарского набега, ближе к вечеру. В поселке было много из соседних деревень — помогали родичам отстроить погоревшие дома и тын. Как раз в те дни поспели для уборки яровые, и рук не хватало. При деле были все.

Двух всадников заметил мальчишка с тына. Едва он крикнул о них, они скрылись на опушке леса и пропали из виду, но вскоре опять появились, заставив настороженных селян не спускать с них глаз — вдруг это опять хазары, разведчики. А может, и вестовые из Резани. Всем сразу подумалось одно — те хазары были передовым отрядом, а теперь на Оку пришло большое войско и будет война. Какая-то женщина запричитала, будто уже валялись на улице мертвые. На нее зашикали.

Всадники были незнакомыми — это заметили издалека. Лошади шли тяжелым усталым шагом, с трудом повинуясь привставшим на стременах всадникам. Один вырвался чуть вперед — его красный плащ бился на ветру.

Несколько человек вышли их встретить к воротам:

— Кто такие? Какого рода-племени?

Передний осадил белого жеребца, роняющего с губ пену. И конь, и всадник были в дорожной пыли.

— Где Веденея? — выкрикнул всадник хрипло — Она жива?

— А сестра ее, Прогнева? — спросил второй.

И тут только признали тех двоих, кто приезжал к ворожее по весне, на кукушечьи кумины, — князя и гусляра.

Перед ними молча расступились, указывая дорогу.

Недоброе шевельнулось в груди Властимира, за молчанием людей угадавшего беду, постигшую девушку. Не спешиваясь, он пришпорил усталого Облака и поскакал к ее дому.

Та хозяйничала в почти достроенной баньке — брат с отцом обещались закончить все через несколько дней, — когда услыхала топот копыт и голос, от которого все поплыло у нее перед глазами:

— Веденея!

Она выскочила во двор. В распахнутые настежь ворота низко наклонившись под перекладиной, ворвался пропыленный усталый всадник на загнанной лошади. На потемневшем, построжевшем лице такими же, как запомнила она, остались только стального цвета глаза.

— Веденея! — воскликнул Властимир, спрыгивая наземь и, не сдержавшись, вымолвил: — Лада моя!

Он бросился к ней, протягивая руки, и девушка оказалась у него в объятиях, припав к груди. От него терпко пахло дорожной пылью, лошадью и потом. Девушка зажмурилась чувствуя, как он осторожно, нежно, почти невесомо, ласково целует ее в висок.

— Лада моя, солнышко, — шепнул он. — Живая…

Неожиданно он отпустил, почти оттолкнул ее. Веденея взглянула на него: Властимир, сорвав шапку, низко поклонился ее отцу и брату, что вышли следом за нею.

Позднее они все сидели за ужином и слушали рассказ Веденеи о том, что тут случилось. Положив кулаки на стол, князь не сводил с девушки строгого взора. О себе и своих приключениях гости еще не сказали толком ничего, кроме того, что не зря проделали путь и много всего повидали в дороге.

Буян больше молчал и иногда теребил оберег. Он начинал понимать, в чем причина его молчания — камень-оберег замолчал в тот самый день, как хазары увели Прогневу. Словно что-то порвалось меж ними… И это было слишком больно.

Неожиданно он сорвался с места и выскочил за дверь.

— Чего это он? — недоуменно спросил брат девушек, Ждан.

— Больно ему, — тихо молвил Властимир. — Он о Прогневе только и думал в дороге…

Веденея подняла на него глаза. Встретившись взглядом с нею, князь кивнул и встал, отправляясь следом за гусляром.

В полуверсте от Ласковы, на месте впадения в озеро Трубеня, высился рукотворный курган. Старики рассказывали, что в незапамятные времена где-то севернее этого озера стоял град. Налетели раз хазары, или угры, или какая еще злая сила из степи и весь град пожгли. Кого не убили — в полон увели, кого не увели — в граде сожгли. И никого живого не осталось, кроме одного мальчишки десяти лет. Забился он в печь в кузне отца — дом сгорел и кузня тож, а печь уцелела. Выбравшись на волю, увидел отрок отбившегося от табуна коня и поскакал подмогу звать.

В те поры младший Князев брат из того города с дружиной был в Муроме и возвращался домой. Его-то войско и встретил отрок и все ему рассказал. Поспешила дружина с князем за хазарами. Тех же словно видение задержало — встало перед их конями чудное красное зарево и не пускало дальше.

Тут-то и догнал их князь с дружиной. Бились они на берегах этого озера и побили хазар, освободя весь полон. Сколько хазар живыми ушло — про то мало кто ведает: известно только, что потом двадцать лет было спокойно на берегах Оки и во всей округе.

На месте битвы в честь павших воинов воздвигли курган, который называли Трубным. Говорят, что тот отрок потом стал трубачом в дружине князя и много раз приезжал на это место и сынов привозил. А жители погибшего города не вернулись на старое место — расселились они по берегу озера Ласково, что прозвали так за ласку этих мест к ним, бездомным и все потерявшим. Что же до князя с дружиной, то ушли они куда-то на юг, где новый город построили.

Буяна Властимир и увязавшиеся за ним отец и брат Веденеи нашли на Трубном кургане. Гусляр стоял, раскинув руки и обратив лицо к небу. Он замер, не шевелясь, точно с богами разговаривал, так что никто не осмелился подняться к нему. Остановились у подножия кургана, оттуда слушали голос гусляра, который впервые дрожал и срывался:

Голос его сорвался. Буян замолчал, закрыв глаза рукой.

Люди внизу наблюдали за ним внимательно и с опаской — странные речи вел приезжий, до него никто не вещал с кургана.

Отняв руку от лица, Буян взглянул в небо. Оберег его Молчал по-прежнему, но что-то другое придало гусляру веру в свои силы. Он взмахнул рукой, чертя в воздухе имя Стрибогово.

Снизу с него не сводили глаз.

— Чего это он? — спросил Ждан у князя. — Скаженный или кто?..

— Тихо, — строго сказал Властимир. — Он волхв…

Неожиданно волосы гусляра взъерошил ветер, налетевший издалека. Второй его порыв был мощнее, и Буян покачнулся. Ветер хлестал его в лицо, бил в грудь. Расставив ноги для опоры, Буян терпел его удары и понял, что не зря когда в завывании ему послышались слова: