Марина и Сергей Дяченко - Алена и Аспирин

Аспирина трясло так, что он подскакивал на сиденьи. В зеркальце заднего вида мелькали то блестящие глаза Алены, то плюшевая морда с пластмассовыми пуговицами-гляделками.

В дыру на месте выбитого стекла влетал ветер пополам с дождем. Руль сделался липким от крови из порезанных ладоней. Трясясь и поглядывая в зеркало — нет ли погони, не задумал ли оборотень еще кого-нибудь убить — Аспирин доехал наконец до гаража и нашел в себе силы приветливо поздороваться со сторожем — вот, мол, незадача, то багажник раскурочился изнутри, теперь стекло само по себе вылетело…

Он отпер гараж. Привычное действие успокаивало. Но чтобы окончательно взять себя в руки, Аспирину пришлось бы, наверное, отпирать один за другим сотню знакомых гаражей.

— Он жив? Тот…

— Не знаю, — честно призналась Алена.

Аспирин завел машину в гараж — фары уперлись в противоположную стенку. У стены стояли старый пылесос и древний, с железными уголками чемодан, набитый бумагами того сорта, которые негде хранить и жалко выбрасывать.

Мотор работал.

— Тебе больно? — тихо спросила Алена.

Аспирин только сейчас заметил, что правая половина лица у него значительно больше левой.

— Он… этот … убил его? Шею сломал?

Алена набычилась:

— А ты хочешь, чтобы он целовался с ним? Выбросили бы нас из машины, избили, угнали тачку… Это лучше?

— Все хуже! Что теперь делать, ты представляешь?

— А ничего, — беспечно откликнулась Алена. — И не переживай: у тебя руки чистые. Порезанные только. Надо перекисью залить.

Аспирин нашел ее глаза в зеркале:

— Слушай… наш мир тебе не нравится, да? Грязный, да? Что же ты — пришла со стороны, притащила с собой этого … И решаешь тут, кому жить, а кому валяться со сломанной шеей?

— Ну извини, — подумав, сказала Алена. — Я так долго охотилась за этим беднягой, который сто двадцать кило, наверное, весит. Я его выслеживала. Я на него напала. Хотела всего-навсего ограбить и набить морду. Ну, извини.

— А может, это был твой брат? — зло спросил Аспирин. — Твой драгоценный, которого ты ищешь? А?

Ее глаза изменились. Сделались почти пластмассовыми, похожими на Мишуткины зенки:

— Да. Может. Может, это был мой брат… Тогда все напрасно.

И она скрючилась, закрыв лицо медведем.

Аспирин перевел дыхание. Надо было вставать, запирать гараж, идти домой, а до дома, между прочим, тоже минут десять по темным улицам. Надо было что-то делать с разбитым лицом, с порезанными руками — это пока, в состоянии аффекта, он почти не чувствует боли. А что будет завтра?!

— Ты что, брата совсем не помнишь? — спросил он сквозь зубы. — Неужели он может быть… таким?

— Каким угодно, — глухо ответила она из-за плюшевой баррикады. — Молодым, старым… Он ведь перешел грань между… короче, он мог измениться до неузнаваемости. Сменить оболочку. И мог забыть все… скорее всего… забыть себя…

— И превратиться в отморозка?

— Да, — она наконец-то отняла медведя от лица. Глаза, вопреки опасениям Аспирина, были сухие. — Потому что когда… оттуда… попадаешь сюда… и проходит первый шок… хочешь стать хуже, чем этот мир. Это будто месть. Хочешь победить его. Сделать его еще гаже, сделаться самому гадом из гадов… Это будто протест.

— Детский какой-то протест, — пробормотал Аспирин. — «Весь мир дерьмо, и мы должны сделать его еще дерьмее».

— Может быть, — согласилась Алена. — Но все равно… Наверное, это происходит помимо воли. Может, наоборот: это мир мстит. Делает белое самым черным, аспидным, чернейшим на свете…

— А ты? — с беспокойством спросил Аспирин. — Ты тоже будешь… поджидать прохожих на темных улицах? С медведем наперевес?

— Я не стану бороться… соревноваться с миром. У меня есть цель. Надо вывести брата. А он…

Она замолчала.

— А он что? Вообще, ты не могла бы мне объяснить — что твой брат здесь делает? Зачем он сюда пришел?

— Он пришел, — она подбирала слова. — Он хочет… Он, вообще-то, композитор… если ты понимаешь. В широком смысле. Творец. Созидатель. Вот так.

— Творец — хорошее слово…

— Не придирайся! Творец — в смысле тот, кто занят творчеством. Он просто пишет… сочиняет… новое.

— Музыку?

— И музыку тоже. Вернее, сначала музыку, а потом…

— Что потом?

— Ты не поймешь.

— Ага, — сказал усталый Аспирин. — Куда мне. И что ему тут понадобилось? В нашем несовершенном мире, а?

Алена вдруг улыбнулась в зеркале:

— Несовершенном. Правильно. Творчество… возможно… только в несовершенном мире. В совершенном, законченном — нет.

Выходило так, что ее брат сбежал из рая.

Алена возражала против такой формулировки, при слове «рай» начинала орать и стыдить Аспирина, упирая на то, что он ничего не понимает. Аспирин не сопротивлялся; ему было важно выяснить, хоть приблизительно, картину событий, приведших Алену с медведем в его дом.

Они с братом (и еще кучей народу) жили в прекрасном месте, где им было хорошо и привольно, где не было смерти и не было зла. Брат знал наизусть все старые мелодии (что за смысл Алена вкладывала в слово «мелодия», Аспирин так до конца и не понял: смысл этот был достаточно широк). Но брату хотелось большего — он хотел новых песен.

И сбежал в несовершенный мир, где, по словам Алены, только и возможно творчество.

Малолетний дуралей (Аспирин представлял Алениного брата ее ровесником, в крайнем случае, не пару лет старше) не учел одного: несовершенный мир — не зеленая лужайка, где можно музицировать на дудочке под ласковыми лучами нежгучего солнца. Получилось, будто пацан, желая научиться плавать, в жестокий шторм сиганул за борт корабля.

И потонул, разумеется, сразу.

Взрослые (а в Аленином мире были, оказывается, и взрослые ) — сочли, что свобода самореализации парня — превыше мелочной опеки. То есть оставили все как есть.

Одна Алена с этим не согласилась. И сбежала вослед — по следам брата. Она тоже не представляла до конца, что ее ждет.

Правда, в последний момент подумала, что без Мишутки ей будет одиноко.

— Кто тебе опять разукрасил морду? — спросил Вискас.

— Мышка бежала, — Аспирин поправил темные очки, — хвостиком махнула…

Вискас не улыбнулся.

Слушая, как бьется ритм, глядя, как прыгают тени в пятнах фиолетового, синего, ярко-желтого света, Аспирин вдруг почувствовал себя заклинателем змей.

Они в его власти сейчас. Он поддаст драйва, разгонит им пульс, пусть каждый ощутит себя победителем всемирной гонки: тысячи сперматозоидов погибли по дороге, а один-единственный добрался и выжил — лидер! Избранный! Я! А когда они устанут, Аспирин подпустит эротики: изнемогая в объятиях друг друга, они размякнут и потекут, и захотят продолжить гонку за удовольствием, и тогда он снова поддаст им драйва, и настанет — в кои-то веки — всеобщее счастье.