Анна Оуэн - Стальное зеркало

— А которые не хозяйки, — очнулся Жан, — тем на рынке делать нечего. Но если кому очень нужно… то на левый глаз я слеп как циклоп — даже груженой телеги не замечу.

Слепотой воспользуются немногие. Вот парочка учеников зацепится за «тем делать нечего», да и бочком-бочком начнет отползать подальше от прохода. Солидный горшечник с не менее солидной женой-матроной, конечно, предпочтет объехать скандальное происшествие, ну да и черт с ним, не бить же ему горшки… все, хотя парочку нужно конфисковать, а то стражник опять из будки высунулся, эй, да ты сначала алебарду от ржавчины отчисти, а потом уже ею грози!

Зато остальные… сколько же в Орлеане хорошеньких девчонок, девушек, женщин и, как бы это повежливее выразиться, дам, достигших глубокой зрелости!.. Это же ужас какой-то, то есть, ужас, как много.

— Жан, помогай!

Героический влюбленный валится с бочонка в самую толпу. Молодец, не бросил товарища… и Жана много, его надолго хватит. Ну побегут эти обалдуи за городской стражей, или нет? А вот эта, в синем переднике — или в красном — она и вовсе ничего была, и эта тоже… а шея какая… жалко, уже кончилась.

Джеймс представил себе, с каким выражением лица будет слушать доклад об утреннем происшествии Клод Валуа-Ангулем — а доложат ведь обязательно — и рассмеялся, совершенно счастливый. Хорошенькая — опять — черноглазая торговка овощами отнесла этот смех на свой счет, и чмокнула его еще раз.

За стеной — да, впрочем, какая там стена, название одно, тонкая дощатая перегородка, обитая дорогой тканью — секретарь читал вслух список вчерашних происшествий. Он закончит — и уйдет, слышать разговор ему не нужно. Опознать гостя по внешнему виду у секретаря возможности нет, но остается голос… и это тоже лишнее. В этом здании нет чужих, но неосторожность и невнимание к подробностям погубили больше городов и кораблей, чем все Елены вместе взятые.

Сэр Николас Трогмортон — человек осторожный. Его штат не встречается с его гостями, его гости не встречаются друг с другом. Осторожный и внимательный — он действительно интересуется городским бытом, городскими слухами, мусором, мелочами. Жемчужное зерно в них обнаруживается далеко не всегда, а вот определить размер и свойства навозной кучи они помогают хорошо.

Ткань набивная, черной краской по розовому фону, цветы и плоды граната — да-да, сразу и цветы, и плоды, богатая у красильщика фантазия — обрамлены хитроумными виньетками. Список — длинный и довольно скучный. Монотонный, точнее. Изо дня в день одно и то же: кражи, ограбления, оказавшиеся фальшивыми монеты, пожары, разбой, насилие, мошенничество… чтобы увидеть в этом какую-нибудь схему, нужно постараться. И слушать нужно очень внимательно, день за днем, запоминая сходство и различия между самыми нестыкующимися происшествиями. Между цветами и плодами.

У каждого человека есть свой почерк — не только когда он берется за перо. Нож и отмычка, манера залезать в дом или подкарауливать припозднившегося прохожего, срывать кошелек и обращаться к какому-то постоянному скупщику — все это оставляет такие же неповторимые извивы линий, как перо и чернила. И пусть большая часть должна волновать городскую стражу и только ее — не все так просто. Не все, что происходит в городе Орлеане, даже если это очередной разбой, является только заботой городской стражи. Порой за невинными и привычными происшествиями скрываются дела поинтереснее. Как ценные гости — за вполне банальными гранатовыми перегородками.

А иногда происшествия более чем невинны, скорее, забавны — и нужно обладать навыком хорошего секретаря, чтобы придавить в голосе улыбку, даже тень улыбки, и все так же монотонно, размеренно и четко зачитывать описание одного сугубо балаганного — на первый взгляд — инцидента.

Всего. Включая летающие кабачки, горшки, луковицы, героическую оборону будки, толпу особ женского пола возрастом от одного десятка до шести, потонувшую в этой толпе городскую стражу — и подлых злоумышленников, которые радостно сдались оной страже, предварительно отобрав ее у толпы… сдались, когда увидели, что дамы из окрестных кварталов почему-то решили немедля посетить Малый рынок.

Секретарь улыбку задавил, а гостю и не нужно. Гость морщится, дергает уголком рта — и не потому, что провел прошлую ночь не менее бурно, чем возмутители спокойствия. Это как раз на нем никак не отражается. А вот происшествие на рынке ему чем-то не понравилось, и очень.

Сэр Николас кивает — видел, понял. Три года назад, когда сэра Кристофера Маллина только перевели в Орлеан, доброжелатели из столицы предупреждали Трогмортона, что едет к нему сущая чума, от которой уже восемь лет плачут все, кто имеет несчастье столкнуться — от уличных наблюдателей, до первого министра включительно. И что если бы не рабочие качества оной чумы, лежать бы ей тихо в деревянном ящике, что, впрочем, еще может случиться. И уже три года сэр Николас, для друзей Никки, ломал голову, пытаясь понять — какое недоразумение или какая злая воля стали причиной предупреждения. Ему редко приходилось иметь дело с такими точными, надежными и дружелюбными людьми как сэр Кристофер Маллин, для посторонних — Кит.

Доклад наконец-то закончен — скандал на рынке секретарь приберег напоследок и теперь удаляется; можно предположить, что притворив за собой дверь — не тихо, а с грохотом, чтобы слышно было — он посмеется. Может быть, не слишком громко. Хорошо ему, секретарю…

Происшествие выглядит совершенно безобидным. А гость выглядит очень недовольным. Значит, нужно понять, как все обстоит на самом деле. Почему. Для чего. Чего ждать. Рутинная, в сущности, работа.

Для Никки его нынешняя профессия — третья. Он начинал как торговец и солдат — на юге, на дальнем юге, по ту сторону экватора, впрочем, и по эту, одно не ходит без другого. А вот сэр Кристофер, доктор юридических наук, «в деле» с университета. И в поле с университета же. И жив. Значит, его мнение стоит того, чтобы к нему прислушиваться.

Гость почти неприметен на фоне обстановки, сливается с бело-рыжей обивкой кресла, беззвучно прихлебывает компот. Это хорошо. Иногда студента университета Святого Эньяна за милю слышно и за три — видно, именно так, а не наоборот. Вчера ночью в университетском кабаке, наверное, так и было. И не захочешь — заметишь, как невозможно не заметить поднесенный к глазам раскаленный добела прут.

Сегодня сэр Кристофер совершенно свеж, словно бы не пил до утра, а спокойно спал. Похмелья у него не бывает, проверено, но вот рябиновый компот на меду пришелся к месту: вчерашний гуляка допивает уже третью кружку. Трогмортон пьет тот же компот, хотя терпеть не может меда, но и сахар в Орлеане непомерно дорог, на каждый день посольскому бюджету не по зубам, и к завтраку сладкая горечь годится неплохо — помогает проснуться.