Андрей Астахов - Машина Апокалипсиса

В последующие пять дней я был очень занят. Во-первых, я получил свой приз. Серебряная кольчуга с наплечниками и наборным латным поясом оказалась весьма эффектной на вид и очень легкой – не более пяти кил весом, так что ходить в ней было совсем не утомительно. Во-вторых, я зарулил в Мартенек за деньгами. В таверне, принадлежавшей Кацбалгеру, меня встретили его сыновья – два тщедушных хилых типа с бегающими глазками. Ясен пень, про героическую кончину папаши-отморозка я им ничего не сказал. Представился корешом их отца и заявил, что Кацбалгер поручил мне привезти ему деньги из сундука.

– А чегой-то батяня сам не приехал? – с подозрением осведомился старший из сыновей, поедая меня взглядом.

– Некогда ему. Его хозяин припахал по полной. А ты мне, что не доверяешь, баклан? Тогда на, глянь, – я сунул парню под нос свою левую руку с перстнем Шукры на пальце. – Узнаешь сигнетик?

– Вроде как Захариуса кольцо, – промямлил парень. – Выходит, верно ты говоришь.

– А ты мне не поверил, холоп? – Я сделал зверскую физиономию. – Тебя что, прямо тут на кусочки нашинковать?

– Да ладно, господин хороший, это я так, пошутковал трохи, – парень испуганно попятился от меня. – Идите наверх, там сундук-то.

Сундук Кацбалгера был великолепен – он был полон золотом до самой крышки. Зрелище, достойное пещеры Али-Бабы или Форт-Нокса. Но меня эта картина натолкнула на невеселые мысли. Сколько народу лишилось жизни ради того, чтобы проклятый паук сумел собрать такие сокровища? Есть повод гордиться собой – разбойничья карьера Кацбалгера завершилась не без моего участия. И еще, я почти с отвращением подумал о человеческой жадности. Иметь столько денег, и жить в грязной халупе, больше похожей на сарай, объегоривать любого, с кем тебя сводит жизнь, ради пары монет прибыли, чахнуть над каждой копейкой? Мне это все было непонятно. Хотя, чего я так удивляюсь, об этом, помнится, еще Пушкин Александр Сергеевич писал.

Унести все это добро я не мог, сундук весил, наверное, не меньше полутонны. Я отсчитал двенадцать тысяч дукатов, которые честно причитались мне по завещанию покойного папаши Пертинакса, закрыл крышку, бросил ключ на стол – из принципа не возьму разбойничье золото! – и покинул Мартенек, с трудом таща тяжеленную сумку, набитую деньгами.

После Мартенека я не удержался и завернул в Мансее. Даже Марика не заставила меня забыть о моей милой мадам Франсуаз. А юная трактирщица так обрадовалась, увидев меня, что просто кинулась мне на шею. Надо ли говорить, что сразу вслед за моим появлением в трактире «Ручной единорог» на его двери появился висячий замок, а милая Франсуаз вместо того, чтобы обслуживать своих посетителей, потащила меня наверх, в гостевой номер, и мы тут же занялись крайне нужным и полезным делом – любовью.

– Ангел мой, – сказал я трактирщице, когда мне было позволено немного отдохнуть, – я все это время думал только о тебе. И мне очень хотелось сделать тебе что-нибудь приятное. Маленький подарок.

– Ты уже сделал мне подарок, – промурлыкала она, обхватив меня ногами. – Хочу еще!

– Непременно, мой круассанчик. Но сначала давай разберемся с одним небольшим дельцем. Я тут получил наследство и хочу вложить энную сумму в твой бизнес.

– Куда вложить?

– В твой трактир. Короче, у меня есть тринадцать тысяч дукатов.

– О! – Глаза Франсуаз распахнулись на пол-лица. – Тринадцать тысяч золотых?

– И ни совереном меньше. Двенадцать штук я получил в наследство, и еще тысячу получил в уплату за одну работенку. Я хочу оставить эти деньги у тебя. Не все, конечно, пару тысяч я заберу, потому что мне очень нужна лошадь.

– Ты собираешься купить конину за две тысячи золотых? – ужаснулась Франсуаз. – Никогда! Я не позволю. Лошадь можно купить гораздо дешевле.

– Вряд ли. Я…

– Ни слова больше. Утром пойдешь в северный конец Мансее к нашему лошаднику мэтру Альдомаре. У него отличные кони, и он продаст тебе любого за гораздо меньшую сумму.

– Он что, благотворительностью занимается?

– Нет, просто мы с ним друзья.

Я не стал уточнять, какого сорта дружба связывает Франсуаз и мэтра Альдомаре, однако понял, что глупо спорить с работником торговли относительно честных цен и правильного вложения денег.

– А разницу мы вложим в мою таверну, – сказала Франсуаз, поцеловав меня в кончик носа. – Твоих денег хватит на то, чтобы превратить «Ручной единорог» в настоящий отель с гостевыми номерами. Я сама куплю мебель для них. Знаешь, что я придумала?

Я лежал и слушал ее милую чисто женскую болтовню о том, какие в номерах будут занавески, какие кровати и какие покрывала на кроватях, какого цвета мы купим шпон для коридоров, какие канделябры поставим в вестибюлях и прочее, и прочее, и прочее.

– А потом, когда мы поженимся, – заявила она на закуску, – мы построим большой дом, и в нем будет спальня под балдахином, как у знатных дам. И на этой кровати мы будем днем и ночью делать вот это, – и мадам Франсуаз тут же на практике показала мне, что она собирается делать на кровати под балдахином днем и ночью.

Признаюсь, в эти мгновения я еще больше полюбил Марику. Она никогда не говорила мне о женитьбе. Ни разу ни заикнулась о розовых шелковых гардинах, кружевных простынях и пижамках с аппликациями. И я почему-то слегка пожалел о том, что решил из Мартенека заглянуть в Мансее.

Трактирщица – она и в Африке трактирщица, и ничего тут не попишешь. Однако мой капитал она уж точно приумножит, даже говорить не стоит.

Утром Франсуаз накормила меня роскошным завтраком, а затем еще раз показала свою практичность – выписала мне расписку на десять тысяч золотых, которые отныне были инвестированы мной в ее предприятие. Расписку мы скрепили нашими подписями и долгим поцелуем, а после я с тремя тысячами дукатов в кармане – мне все-таки удалось убедить Франсуаз в том, что деньги мне могут понадобиться не меньше, чем ей, – отправился к мэтру Альдомаре за лошадью.

Альдомаре оказался до тошноты подобострастным сухоньким мужичком неопределенного возраста. Узнав, что меня прислала Франсуаз, он тут же повел меня на конюшню, где стояли в стойлах десятка два лошадок. Я хотел выбрать конягу посмирнее и поспокойнее и присмотрел рыжего мерина с добродушными глазами по кличке Альфред, за которого Альдомаре запросил всего восемьсот дукатов. Но когда вопрос был, казалось, почти решен, стоявшая в соседнем стойле белоснежная лошадь внезапно начала ржать и сердито перебирать ногами.

– Чего это она? – спросил я торговца.

– А, не обращайте внимания, милорд! – махнул рукой торговец. – Это Ариа. Хорошая лошадь, молодая, резвая и выносливая, хоть и помесь – ее мать Арлена была чистокровной альбарабийской кобылой, а отец Иарус имел честь принадлежать к почтенной породе уэссанских гунтеров. Но иногда мне кажется, что в нее вселилась душа моей покойной жены. Своенравная и упрямая до ужаса. Уже полгода не могу ее продать, не подпускает она к себе покупателей, хоть ты тресни. Брыкается, лягается, кусается, как бешеная. Сдать ее на колбасу у меня духу не хватает, но я уже смирился, что продать эту скандалистку мне вряд ли удастся. Так что рано или поздно она окажется на скотобойне. Бросовая кобыла, одни словом.