Андрей Зинчук - ОЧЕНЬ Петербургские сказки

– Т-с-с! Как вы меня узнали?!!

– Ну, это-то как раз не трудно: по запаху. Вы же сантехник! А мой нынешний наряд как можно назвать?

– Да, Алибаб Викторовна, – соглашается Воркис. – Все трубы на свете воистину соединены между собой. Но ведь среди них встречаются и канализационные трубы! Возьмите, переоденьтесь. – В мгновение ока Воркис раскладывает перед Алибабой Викторовной свой знаменитый опасный перочинный нож и вываливает из него кучу тряпья. При виде которой Алибаба Викторовна брезгливо морщится… (Можно, конечно, предположить, что, поломавшись, она все-таки облачится в старую одежду своего мужа и сообщника, – а что ей еще остается? И тогда в подвале возникнет смешная карнавальная новогодняя путаница: где Алибаба Викторовна, где Воркис – поди тут разберись! Но происходит другое):

– Авантюра со стеклышком, судя по всему, провалилась, – подводит итог неудачным приключениям Алибаба Викторовна. – Через несколько минут мы с вами разменяем вторую сотню тысячелетий, и я, теперь уже навсегда, навечно, останусь с седым, шестнадцатым… (она ждет: не возразит ли Воркис ей и на этот раз? Не возразил, смолчал, ладно)…неприятным для каждой женщины волоском! А вы, Воркис?… Нет, даже говорить на эту тему я не желаю! Нам следует подумать о работе…

– Вот именно! – тут же с обычной готовностью подхватывает Воркис.

– …о новой работе! – строго обрывает его Алибаба Викторовна. Потому что старую мы, видимо, уже потеряли!…

Из этого неприятного положения, возникшего, конечно, только и именно по его вине, Воркис не успевает выкрутиться, потому что в подвале неожиданно в третий раз раздается стук по металлу: блямс! блямс! блямс!

– И все-таки тут есть мыши! – негромко взвизгивает Алибаба Викторовна. – Вы снова обманули меня, Воркис! – И осторожно падает в обморок.

– Боже мой! Троекратный стук! Второй Алибабы Викторовны в своей жизни я не перенесу! – побелевшими губами шепчет Воркис и так же осторожно теряет сознание.

Металлический стук слышится ближе и, наконец, в подвал верхом на Помогае, не прекращая спорить, въезжают Маша и Фрява, и становится понятно, что это Помогай стучит по полу подвала своими металлическими ногами.

Фрява спрыгивает с Помогая и быстро осматривает подвал:

– Нет ничего!!!

– Что ж это за Мурманск такой?! – всплескивает руками Маша и косится на молчащего Помогая. И идет к мутному маленькому подвальному окну, чтобы выглянуть из него на улицу:

– В самом деле! Вон наш дом!… И наше окно!… И елка в окне светится! Елку видите? А видите, ей бабуля новую пику надела? – После чего Маша предлагает: – А давайте вернемся? И пойдем в школу. Там есть огромный актовый зал с блестящим паркетом. Ты ведь пригласишь меня танцевать, Фрява? Может быть, ну его, это стеклышко?!

И тут молчащий Помогай взрывается:

– Сказано вам: это Мурманск. И кончено дело! И имейте в виду еще вот что: нам необходимо осуществить задуманное до наступления Нового года, иначе завтра все придется начинать заново! – Только тут он замечает Воркиса и Алибабу Викторовну Яицких, лежащих в притворном обмороке, и добавляет: – И хватит вам все время спорить и препираться, и так из-за этого прибыли сюда последними!

Ни Маша, ни Фрява на это справедливое замечание ответить не успевают, потому что в подвале вновь – в который уже раз! – раздается отчетливый металлический стук.

– Ай! Тут мыши! – негромко вскрикивает Маша и падает в настоящий обморок. Плохо бы ей пришлось, если бы не подставленные вовремя Фрявины руки:

– Ну какие в трубах могут быть мыши, дурочка?! – На что Маша отвечает, не открывая глаз:

– Ты, Фрява, придумай, пожалуйста, что там стучит?

– Ну, это, например… вода.

– Вода? – Маша чуть приоткрывает свои красивые глаза.

– Такая, знаешь, стукловатая вода: бежит себе потихоньку да потихоньку стучит. Не бойся, Маша. Вставай и пошли искать наше стеклышко!

– А у тебя сильные руки, Фрява!… – замечает Маша. – И без того большие и красивые глаза Маши распахиваются шире и становятся еще красивее.

– Может быть. Я по утрам зарядку делаю… Я…

– А по-моему, ты просто зануда, – вдруг жестко заключает Маша. – Я таких не люблю! – И поднимается на ноги, и тут же между ней и Фрявой вспыхивает короткая ссора:

– А всех и не нужно любить. Ты ведь, наверное, согласишься с тем, что все люди разные? – начинает Фрява.

– Может быть.

– Раз так, значит можно допустить, что где-то должны быть и такие, как я? Это логично?

– "Логично"! Как на математике! Но ее я тоже не люблю! – Маша обижается на Фряву все больше и больше.

– А что вы сейчас проходите?

– Все то же самое: дроби. Я бы тебе объяснила, что это такое, но для тебя это будет чересчур. И вообще, хватит! Хватит!! Хватит!!! Хватит!!!!! Тебя ведь не переспоришь никак! Кому нужна твоя логика?!

– Думаю, есть люди, которые с ее помощью по одному-единственному стакану воды могут предположить, что где-то есть океаны!… – о чем-то совсем уже непонятном для Маши заключает Фрява.

– А океаны точно есть? – мгновенно забыв о ссоре, осторожно спрашивает Маша.

– Думаю, да.

– Большие?

– Да, очень.

– Неужели больше нашего фонтана? Только ведь этого все равно не может быть! Да?

Но Фрява ничего не успевает ответить, потому что где-то рядом с ними вновь раздается громкий стук по металлу. А потом еще один и еще.

– Ах, Фрява, – грустно улыбается Маша. – Я думаю, что на этот раз это все-таки мыши. И они очень большие! – И она начинает примериваться, чтобы поудобнее упасть в обморок перед Фрявой еще раз (ей, хорошенькой, легкомысленной, все бы играть!) – И, похоже, они к нам приближаются!!

Металлический стук повторяется совсем близко. Свет в окне подвала вспыхивает ярче. Слышно, как где-то рядом одну за другой начинают открывать бутылки с шампанским: шпок, шпок, шпок. И после этого – ш-ш-шшш… ш-ш-шшш… ш-ш-шшш… – принимаются шипеть, как змеи, пенные струи. Это дружно провожают Старый год. Глаза Фрявы при этих звуках начинают подозрительно блестеть.

– Год истекает! Скорей! – торопит друзей Помогай.

И тут Маша выдает совсем уже неожиданное:

– Значит, ты меня ни капельки не любишь? – спрашивает она Фряву.

И Фрява окончательно теряется.

– Все. Это конец! – замогильным голосом заключает Помогай, и совсем уже непонятно как заскакивает в фильм его навсегда отлетающая мечта: свободный мир, где живут настоящие Помогаи: там проносятся их быстрые тела, летят заплетенные в косички гривы, развиваются по ветру прекрасные, длинные, ухоженные хвосты…

В этот момент начинают бить часы, отмеривая полночь. И вместе с тем за окном подвала в ночное небо взлетает с шипением ракета и по огромной дуге улетает прочь. Двор освещается сполохами фейерверка – наступает Новый год. Через подвальное окно видно, как из всех домов, подвалов и из разных щелей вылезают во двор опухшие от беспробудного праздника беззаботные люди, чтобы, взявшись за руки и, едва переступая ногами на утоптанном снегу, начать свой невиданный карнавал: хоровод, игру в снежки, катание на ледяной горке с бенгальскими огнями в руках, стрельбу из хлопушек, забавы с шелестящими змеями серпантина и прочее, прочее, прочее – все то великолепное и необычное, что случается с людьми только в новогоднюю ночь. (Из-за яркой вспышки света за окном подвала автоматикой робота совершенно некстати был включен электронный "шумодав", и изображение ненадолго "стерилизовало" – как на кадрах фальшивой, смертельно надоевшей всем нам рекламы.) От праздничного шума в полутьме подвала оживают обморочные Воркис и Алибаба Викторовна Яицких.