Елена Самойлова - Грозовой Сумрак

Я криво улыбнулась – и просто выбросила камешек в траву, покрытую вечерней росой. Подняла взгляд на темнеющее небо в рамке из зубчатых макушек елей, по которому медленно и величаво плыли облака, окрашенные в розовый и алый последними закатными лучами.

Поднявшийся ветер оказался неожиданно теплым и приятным. Он огладил мою щеку, окутал незримым шлейфом, согревающим как бережные объятия. Будто бы летний воздух стал живым оберегающим коконом, внутри которого я впервые со времени ухода из западного Холма почувствовала себя в полной безопасности.

Воздушная крепость, которая может стать дорогим сердцу домом – стоит только пожелать…

– Рей… это ты? Такой?

– Да.

И на этот раз голосом фаэриэ шепнул сам ветер, который сгустился вокруг моих порезов на руках плотным облачком, свернулся тугими кольцами, словно накладывая повязки.

– Когда-то я умел исцелять… Хочу попробовать снова.

Щекотно. Жарко, почти горячо.

Клубящиеся над руками облачка рассеиваются, ветер шаловливо скользнул за ворот рубашки, согревая кожу теплым порывом-дыханием.

Не оставляя на ладонях и следа от глубоких нанесенных порезов…

– Ты самый чудесный лекарь, – тихо шепнула я, прижимаясь к согревающей теплом живого тела груди фаэриэ.

Негромкий радостный смех рассыпался горстью мелкого бисера, звонкой весенней капелью, шелестом летнего дождя. Рейалл поднялся со мной на руках так плавно и легко, что мне почудилось, будто бы он взлетел на невидимых крыльях, приподнялся на ладонь над землей и мягко опустился на лесную дорогу, кажущуюся черной в наступивших летних сумерках.

– Я понесу тебя, маленькая ши-дани. – Шепот-шелест ветра в верхушках деревьев, эхо далекого голоса, отголоски уходящей в сторону грозы. – Впереди река, а погоня приближается в сопровождении тех, от кого отказались и Сумерки, и мир живых.

– А если они нас догонят?

В зрачках Рейалла дважды отразилась молния, невесть с чего прорезавшая кажущееся чистым темно-синее ночное небо.

– Тогда будем надеяться, что пойдет дождь…

Будем. Надеяться.

Тонкой, провисающей в воздухе нитью протянулся над лесом тоскливый переливчатый вой, оборвавшийся хриплым клекотом-кашлем на самой высокой ноте. Меня пробрал мороз по коже, несмотря на теплый ветер, кружащийся вокруг меня как преданный пес.

Те, от кого отказался и мир под солнцем, и изнанка тени.

Не-жить проклятая, неупокоенная. Загнившие на корню души, обросшие жутковатой, причудливой оболочкой, вызываемые в мир людей через добровольного проводника, угнездившегося в живом человеческом теле.

И наблюдающего за смертными через почерневший, затянутый гнилостным бельмом левый глаз волшебницы Гвендолин…

Лунная дорожка на поверхности широкой и глубокой реки с быстрым течением была прерывистой, яркой, рассыпающейся на отдельные блики-досочки. Как прогнивший до основания мост, который возвышался над водой черными огрызками когда-то прочных деревянных опор. Середина моста давно переломилась и рухнула в воду, остались только две наиболее прочные секции, соединенные с высоким илистым берегом, поросшим низким кустарником и жесткой осокой. И не переплыть эту реку никак – снесет течением невесть насколько, а если попадется водоворот, то и вовсе не выберешься, отправишься на дно развлекать русалок и речных духов в качестве свежего утопленника

– Должно быть, переправу перенесли ниже по течению, – неуверенно, негромко произнес фаэриэ, стоящий рядом со мной и рассматривающий остатки моста, натужно поскрипывающие каждый раз, когда порыв ветра ударялся о гнилые опоры. – Кажется, я слишком понадеялся на свои воспоминания об этой местности, забыв о том, что люди строят уже не так хорошо, как раньше.

– Деревянные мосты вообще стоят недолго, только если за ними не присматривают русалки, – вздохнула я, усаживаясь на берег и пристально наблюдая за рябью на лунной дорожке, за тем, как течение разрезает ее тонкими черными лезвиями, разбивает серебряное полотно на куски, пускает широкие трещины в отражении луны от берега до берега.

Нащупала в небольшом кожаном футляре, висящем на поясе, прохладные тростниковые трубочки резной флейты. Подняла взгляд на луну в небе, сияющую, как начищенная до блеска серебряная монетка, поймавшая лучик солнца на вычурную чеканку.

Весенние ши-дани разделяют лунные лучи на тончайшие спицы, пропуская свет через изумрудно-зеленое птичье перо, превращают их в серебряные нити, которые днем кажутся обыкновенным шелком, а ночью блестят, как подсвеченный изнутри хрусталь. Этими нитками вышиваются узоры-заклинания, узоры-обереги, скрепляются брачные узы, а еще говорят, что из лунных лучей суровые зимники куют волшебное оружие, которое прячут от посторонних глаз в глубине северного Алгорского холма. Так почему нельзя превратить лунную дорожку в настоящий мост, который выдержит двоих?

Можно. Если заручиться поддержкой тех, для кого течение реки становится продолжением рук, кто сам является водой и льдом, спит на дне глубоких омутов и выходит на берег вместе с половодьем.

Водяные духи, русалки, как их прозвали люди. Слабые, вынужденные жить вместе фаэриэ. Ставшие единым целым с рекой, что приютила их. Неспокойные, непостоянные создания…

Ветер зашумел в макушках деревьев, принес на своих крыльях безумный, безудержный вскрик-плач, переходящий в звонкий заливистый хохот. Меня передернуло, пальцы сжались на рукояти даренного Холмом ножа. Острый кончик янтарной капельки кольнул ладонь искоркой затаенной силы – болезненно, резко, недовольно. Я застыла, чувствуя, как приливной волной подкатывается к берегу внешне спокойной реки нежить, как эта волна несет с собой удушающий запах тлена, сгнившего савана и ледяной сырости затхлого подземелья, – а у меня нет сил, чтобы дотянуться до Осенней рощи, окунуть замерзшие ладони в благословенное золото солнечных лучей, щедро изливаемое даром древа королей.

Слишком много сил я потратила сегодня, слишком высокой ценой обошелся мне поворот времени для человеческого мага. Всей моей крови не хватит, чтобы оплатить здесь и сейчас еще одну милость беспокойного сердца западного Холма, а другой цены для красного лезвия с рисунком-прожилочками я не знала.

– Фиорэ, нам нужен дождь. – Фаэриэ опустился рядом со мной на колени, неровно остриженные волосы шелестящим водопадом соскользнули вперед, занавешивая узкое лицо с кажущимися бездонными глазами-провалами. Где он потерял плетеную ленту-обруч, что не давала волосам лезть в глаза? Кажется, еще днем она пересекала его лоб, удерживала темно-серые пряди, которые сейчас полоскались на ветру…

– Не могу, – шепот-признание. Я повторяла сказанные совсем недавно Реем слова и впервые была абсолютно уверена, что говорю правду. – Я исчерпала свою меру платы на крови. На сегодня – точно. Потом – не знаю.