Елена Самойлова - Грозовой Сумрак

Маленькая моя ши-дани …

Я обернулась на шепот ветра, взглянула в густо-сиреневые глаза Рейалла, стоящего чуть поодаль. На светлой коже груди еще был виден ярко-розовый след, нанесенный саблей из холодного железа, ладони изрезаны десятками все еще кровоточащих царапин, правую бровь разделил надвое тонкий шрам, которого раньше не было.

Фаэриэ шагнул ко мне, взял за руку и осторожно провел подушечкой большого пальца по черному перстню с кроваво-красным янтарем.

– Надолго?

– Семь лет и один день с момента, как мы вернемся в Холмы.

Тогда не возвращайся!

Теплый вихрь взъерошил мои кудри, скользнул по лицу призрачным, почти неощутимым прикосновением.

Я печально улыбнулась, качнула головой:

– Рей, я найду тебя через семь лет, приду с первым днем осени. Только дождись.

– Да, ведь что такое семь человеческих лет для фаэриэ, не правда ли? – Черный тяжелый плащ с шелестом опустился на мои плечи, разом стирая ощущение теплого ветерка, ласкающего кожу. Габриэль обнял меня, потерся подбородком о мою макушку. – Если захочет – дождется. Только если ты не пожелаешь остаться в моем Самайне или объединить наши дни.

– Я дождусь, маленькая ши-дани. – Рейалл улыбнулся, медленно разжимая пальцы и позволяя моей руке бессильно соскользнуть с его ладони. – Я верю тебе, и потому буду ждать там, где мы с тобой впервые встретились, чтобы тебе легче было меня найти.

Я кивнула и оглянулась, пытаясь найти взглядом Идущего по Дороге, но того и след простыл.

– А где Раферти?

Король Самайна только тихо рассмеялся, зарываясь лицом в мои волосы.

– Ты лучше спроси, где мой конь. Раферти ворует его при каждом удобном случае, но до сих пор всегда возвращал.

– Зачем?

– Ворует или возвращает?

– И то и другое.

– Понимаешь, – Габриэль скользнул губами по моему затылку, и я вздрогнула от этого неожиданно ласкового прикосновения, – кому-то все равно надо это делать…

Капли осеннего дождя, скользящие по лицу, подобно слезам.

Холодный туман, белесой пеленой отделивший меня от Рейалла.

Протяжный волчий вой, разливающийся над сжатым пшеничным полем, кое-где заметенным первым, быстро тающим под скупыми лучами холодного осеннего солнца, снегом.

Осенняя роща в день Самайна, встречающая своего короля…

Алая птица-бабочка, нежным теплом пригревшаяся под сердцем, выскользнула из моей груди, сделала круг над моей головой – и рассыпалась рубиновой пылью, став неотъемлемой частью одного из Алгорских холмов. Как и Там Лин, оберегающий меня невесомым теплым ветром, Кармайкл выбрал себе послесмертие в волшебной стране, населенной ши-дани.

Я улыбнулась, плотнее кутаясь в черный плащ Габриэля.

И все-таки не бессмертие – самый великий дар человечеству, а возможность самому сделать последний и наиболее важный выбор…

– Вот так и закончилась эта история. – Лохматый бродяга, сидевший у ярко горящего очага в окружении многочисленной ребятни, неторопливо выбил узорчатую трубку и бережно уложил ее в расшитый кожаный мешочек, висящий на поясе. – Фея вернулась в свой волшебный Холм вместе с душой благородного мага, пожелавшего сопровождать свою чудесную возлюбленную, чтобы провести там семь лет и один день, как и было уговорено с повелителем Дикой Охоты.

– И что же, она не сбежала к своему любимому? – с придыханием спросила рыжеволосая девочка лет десяти от роду, лицо которой было сплошь усыпано золотистыми веснушками. На протяжении всей сказки, которую рассказывал постучавшийся поздно вечером в дом странник, она сидела, приоткрыв от изумления рот и стараясь дышать тихо-тихо, чтобы не упустить ни слова, а вот сейчас вопросы посыпались из нее, как сухой горох из прохудившегося мешка.

За плотно закрытыми ставнями выла непогода, дождь вперемежку со снегом колотил в окна и стены, но даже сквозь этот шум то и дело чудился протяжный волчий вой, безошибочно выводящий песнь Дикой Охоты. Взрослые, уже давно обвешавшиеся украшениями из холодного железа, сидели чуть поодаль от очага за длинным столом, пили подогретое вино и негромко разговаривали на темы, которые казались неуместными, – о ценах на зерно и пиво, о том, кто сколько продал на последней ярмарке, сколько девок ущипнул на празднике Урожая. Бабы сидели обособленным кружком и делились последними сплетнями, но и они то и дело украдкой крестились, поглаживали железные крестики или обереги и настороженно косились на задвинутый дверной засов.

Ночь Самайна, ночь Дикой Охоты. Люди в эту ночь не спят до самого рассвета, собираются вместе у ярко горящего очага и стараются не думать о буре, разворачивающейся в поднебесье. Любого, кто постучится в дом поздним вечером, следует впустить и дать ему переждать страшную ночь, будь то простой бродяга или матерый разбойник – все равно никто не обидит хозяев в Самайн, опасаясь Дикой Охоты, которая на свежую кровь и недавнюю смерть прилетает, как ворон на падаль, и тогда не сдержат ее ни дубовые запоры, ни веточка омелы в дверном косяке, ни подковы из холодного железа, висящие над каждым окном.

Бродяга помолчал, а потом улыбнулся, глядя на девочку:

– Да кто ж ее знает-то? Года четыре назад в первый день осени у мыса Иглы, где должен был ждать фею из Холмов ее возлюбленный, разыгралась страшная буря. Океан едва не вышел из берегов, ветер выл, не то радуясь возвращению любимой, не то злясь на невыполненное обещание. Ураган принес с собой ливни, которые чуть не затопили рыбацкую деревеньку, что стояла на берегу, сносил крыши с домов, а напоследок обрушил старинный замок в воду. Так что поутру рыбаки, рискнувшие выйти из своих домов к берегу, увидели только разрушенный штормом мыс Иглы да обломки, которые прибило к берегу. Сказывают, что люди, которые все-таки отважились в тот день выйти в море, возвращались в лодках, наполненных богатством из разрушенного замка, и утверждали, что это ураган отдавал людям выкуп за волшебную невесту и возмещал ущерб, нанесенный во время свадебного пира над морем. А может, замок был обрушен по злости, и вещи уцелели случайно. Как проверишь-то? В том-то и дело, что никак.

Странник поболтал остатками подогретого вина в кружке, допил одним глотком, и со стуком поставил посудину на низенькую скамеечку у очага.

– Ну, отдохнул я у вас, люди добрые, – пора и честь знать.

– Дядька Раферти! – Паренек, которому на вид было лет пятнадцать, а то и все шестнадцать, вдруг ухватил бродягу за рукав истрепанной куртки. – А невесту ты украсть можешь?

– Невесту украсть? – переспросил странник, задумчиво пощипывая седеющую жесткую бороду и хитро улыбаясь. – А почему б не суметь. Особенно когда сама невеста не против, чтобы ее украли.