Андрей Стерхов - Тень кондотьера

Вернув волшебные чётки в бардачок, я вытащил оттуда завёрнутую в носовой платок лапку того самого беркута и сунул её поглубже во внутренний карман пиджака. Тут же вновь вспомнил Михаила Афанасьевича, вернее его Азазелло с обглоданной куриной ножкой в кармашке вместо платка. Усмехнувшись невесело, подхватил обещанный Альбине торт, вышел из машины и, наведя на неё магическую защиту, направился к подъезду. Звонить по домофону не пришлось, со времени моего последнего прихода код не изменился. Вошёл внутрь без проблем и поскакал на четвертый этаж.

Отрыв мне дверь, Альбина сразу подставила щёку. Я наклонился, поцеловал её и протянул гостинец:

– Вот.

– Проходи в комнату, – принимая торт, сказала ведьма. – А я пока чай поставлю.

Лицо она нарисовать успела. И причёску поправила. Причёска, кстати говоря, была новой, такой я у неё ещё не видел: тёмные волосы, разделённые прямым пробором, падали на плечи свободными, но тщательно уложёнными волнами. Красиво. И в целом, не смотря на свой серьёзный возраст, выглядела Альбина по-прежнему здорово. И лицом – милая дамочка времён НЭПа, и формами – всё при ней. Оделась не на выход, кончено, по-домашнему, но со вкусом: какие-то мягкие бутылочного цвета штанишки и в тон светло-зелённая лёгкая блузка. Штанишки широкие, а блузка – наоборот. И верхние пуговки на ней – чик-чик, чтобы всё показать, ничего не показывая. А украшений никаких, кроме разве браслета в виде золотой цепочки. Как по мне, так вполне достаточно. Не люблю, когда женщина чересчур блестит и звенит при каждом движении.

Пройдя в гостиную, где пахло хорошими духами и раскалённым утюгом, обнаружил, что Альбина за те несколько месяцев, пока я у неё не появлялся, сделала добротный ремонт. В результате куда-то подевался старинный книжный шкаф, зато появились несколько белых металлических торшеров и новый ковер абрикосового цвета. Выглядел ковёр богато, наверное, денег ведьма моя дорогая за него отвалила прилично. А вот кресла и диван она менять не стала, правда обтянула их под цвет новых обоев светло-коричневым репсом в полоску. Смотрелись они теперь непривычно, по-новому, но всё равно я обрадовался им, как старым знакомым, и, кинув пиджак на одно из кресел, с удовольствием повалился на диван. Закинул руки за голову, вытянулся в струнку и прикрыл от блаженства глаза. Пролежи я так минут пять, наверняка бы уснул, но хозяйка вкатила в комнату десертный столик уже через четыре. Пришлось подниматься.

Разлив чай по чашкам, Альбина присела рядом и жестом показала на разрезанный торт. Дескать, давай приступай, раз притащил. Потом посмотрела на меня внимательней, что такое в выражении моего лица намётанным глазом углядела и спросила:

– Что за похоронный вид? Плохо себя чувствуешь, Егор?

– Угу, неважнецки, – сознался я, перекладывая аппетитно выглядящий кусок с вишенкой на свою тарелку. – Устал как шахтёр. Но это ещё ладно, а вот кошки на душе… Скоро дырку проскребут.

– А что стряслось-то?

– Не знаю даже, как сказать…

– Скажи, как есть.

– Скажу, конечно. Скажу, что ерунда вышла. По моей вине, Альбина, появилась в городе новая ведьма. Вот такой вот абзац.

Ведьма на секунду окаменела. Потом ожидаемо ахнула и пошла вставлять мне по первое число:

– Завалил всё-таки, мерзавец, девчонку? Не утерпел, негодяй? Позарился, злыдень? Позарился? Да? Позарился на сладенькое? Ух, ненавижу.

Ну и замахнулось, конечно, чтобы врезать по физиономии.

– Да постой ты, – уклоняясь от её тяжёлой руки, воскликнул я. – Успокойся. Не я позарился.

– То есть? – замерла ведьма в недоумении. – Сам же только что сказал.

– Чего я сказал? Сказал, что по моей вине. Но вина моя только в том, что недоглядел. Только в этом. А учудил брательник.

– Какой из двух?

– Пётр, будь он неладен.

Ведьма аж засветилась вся изнутри, просветлела лицом. И моментально сменила гнев на милость:

– Ай, молодца, Петруша. Ай, мужчина.

Признаться, опешил я поначалу от такой неадекватной реакции, а потом не на шутку возмутился:

– Нормальные дела. Значит, если бы я девчонку за край толкнул, было бы плохо. А Пётр сделал – хорошо? Где, мать, логика?

– Где-где? Не знаешь, что ли, где у женщины логика? Чего смотришь? Одно дело ты, другое – он. Соображать должен. Во-первых, ты ведун, ты при делах, а на него как обижаться? Он же… Что толку на ураган обижаться за то, что берёзку повалил? Глупо. Стихия ведь. – Произнеся всё это на одном дыхании, Альбина сделала паузу, после которой одарила меня смущённо-загадочной улыбкой и призналась: – А потом Пётр-то мне никто, а ты мне кто. Давно не мой, а всё равно мой. Ну а раз мой, обидно мне всегда, когда ты с кем-то… Когда ты где-то… кого-то. Понимаю, что дурость, понимаю, что прав не имею никаких, но сердцу-то не прикажешь.

Пока она признавалась в заповедном, я сконфужено ковырялся в торте ложкой. Кусочек даже в рот сунул, только вкуса не почувствовал. Понял, что абсолютно не хочу есть, воткнул ложку в сладкое месиво и потянулся к чашке. Отхлебнул несколько раз. Чай выдался на славу, ведьма добавила в него чабрец и немного сагаан-дали. Всё так, как я люблю.

А вот раскрасневшаяся от волнения и оттого ещё больше похорошевшая Альбина ни к торту, ни к чаю даже не притронулась. Высказав всё, что хотела высказать, уставилась в одну точку на противоположной стене и ушла в себя. Задумалась о чём-то своём. О глубоко женском. До поры до времени я не мешал ей, пил чай и слушал джазовую мелодию, что доносилась через открытую форточку из припаркованной где-то внизу машины. Мелодия была, что говорится, в тему: гитара сходила с ума, недовольно бурчал контрабас, о чём-то несбывшемся плакал навзрыд саксофон.

В конце концов я не выдержал, поставил наполовину опустевшую чашку на стеклянную поверхность столика и, нарушая молчание, проговорил доверительно:

– Жаль мне девчонку, не должно было этого случиться. В первый раз я так оплошал.

– Судьба не Маша Помидорова, – очнувшись, ответила мне на это Альбина, – её не обманешь.

И похлопала ободряюще по коленке.

– Это-то понятно, однако всё равно… Тошно мне, Альбина. Понимаешь, тошно. Он ведь ничего ей не сказал насчёт того, кем теперь станет. Не предупредил. А это неправильно. Это не по совести.

– Может, и не по совести. А только вот что я тебе, Егор, скажу: очень хорошо, что он ничего ей не сказал. Это очень здорово.

– Как так? – удивился я.

– А ты представь, что он предупредил бы, а она возьми и согласись.

Я пожал плечами.

– И что? Что в этом плохого? Так хоть честно было бы.

– Да погоди ты со своей честностью, – одёрнула меня Альбина. – Ты понимаешь, что девчонка тогда бы точно учёной-кручёной стала? Не стерпела бы, словечко согласия произнесла бы в истоме любовной, и всё. Это был бы уже ритуал чистой воды. Понимаешь, Егор? Ритуал. Ох, ах и всё. И нет возврата. И понеслась езда по кочкам. Учёные они, Егор, нам природным не чета. Они – о-го-го. Они, знаешь, какие?