Инесса Ципоркина - Власть над водами пресными и солеными. Книга 2

И тут "серая кардинальша" бестрепетно восходит по ступеням и… садится? Я не верю своим глазам. Но пока мозг протестует, нога подгибается — и вот, я уже стою на одном колене, склонив голову и произношу:

— Ваше величество!

— Высочество, — поправляет меня правительница. — Наш царственный отец еще здравствует. Давно уже здравствует.

Так. Повод к размышлению. То ли мы не туда зашли (исключено — город и замок слишком похожи на владения Кордейры), то ли здесь правит ее зеркальный двойник, слишком на Кордейру непохожий, чтобы… чтобы… Нет, не могу сообразить. Одно мне ясно: в залах дворца Корди быть не может. Если ее сюда затянуло, она наверняка принялась истериковать, искать выход, распоряжаться первыми встречными. А куда при таком поведении может попасть сумасшедшая незнакомка? Правильно, в допросную. Господи, хоть бы она была еще жива…

— Ты уже знаешь: в моих землях смута. — Принцесса (до смешного непохожая на сказочную — старая, некрасивая, жестокая) смотрит на меня оценивающе.

— Не знаю, ваше высочество. Но догадываюсь.

— Догадываешься?

— Ваш человек упоминал о заговоре. На виселицах много казненных. Стражники очень внимательны. Но фермы хорошо устроены и крестьяне выглядят довольными.

— Еще бы им не выглядеть довольными! — рявкает ее высочество. — Приходится снижать налоги! Раздавать деньги из казны! Каждый месяц устраивать празднества за МОЙ счет! И все для того, чтобы этот скот в образе человеческом не вздумал поддерживать заговорщиков… Они разжирели, как… как… — не найдя подходящего ругательства, добрая правительница хватается за брюхо и кривит царственную рожу. Язва желудка.

— Госпожа, ты нездорова. — Я не спрашиваю. Я констатирую.

— Ты еще и в ЭТОМ разбираешься? — Искаженное, налитое кровью лицо не требует других подтверждений.

— Прими это, госпожа. И запей молоком. — Я протягиваю ей пару желтеньких таблеток, которые в моем мире знают все.

— Одну тебе!

— Обе тебе. Иначе не подействует. Я могла убить тебя полчаса назад.

— Прямо веревки из меня вьешь, — ворчит ее высочество, берет таблетки и кричит в пространство: — Молока мне!

— Теплого! — уточняю я.

Из боковой дверцы вбегает запыхавшаяся горничная с молоком на подносе. Делает глоток из стакана (ого! выходит, мне было оказано высшее доверие — здесь ничего не едят и не пьют, не опробовав на прислуге!) и передает стакан госпоже. Та глядит на горничную. Долго глядит, не меньше минуты. Наконец, не выдержав, опрокидывает в рот стакан, забрасывает туда же таблетки и замирает.

— Подействует через несколько минут, — предупреждаю я и сажусь на ступеньки тронного возвышения. — Давай поговорим. Это отвлечет тебя.

— Грубиянка ты, однако, — бурчит принцесса.

— Я — начальник твоей стражи. Я должна знать больше, чтобы исполнять…

— Да поняла, поняла! Что ты хочешь знать?

— Давно было последнее покушение?

— Месяц назад. Еще не всех заказчиков установили.

Переходим на язык протокола.

— А позже?

— Что позже?

— Были странные случаи, чужаки во внутренних покоях, сумасшедшие, ясновидящие, предсказатели и прочая хрень?

— Х-ха! — выдавливает правительница. Ей явно полегчало. Она довольна мной и моим хамски-доверительным тоном. Когда вокруг сплошной политес, хамство кажется признаком искренности. Наивная высшая знать! — Было. Какая-то девка. Буквально вчера.

Вчера! Это точно Корди.

— И представляешь, — принцесса закидывает ноги на подлокотник трона. Неизысканная, расслабленная поза. Я вхожу в доверие, как нож в масло. — Прямо у меня в спальне. У МЕНЯ! В СПАЛЬНЕ! Так бы сама этих говнюков и порубила. Какого черта они торчат у дверей, когда ко мне в постель с потолка валятся какие-то юродивые?

— Что она говорила?

— А я помню? Ее сразу вон вытащили.

— Госпожа, у тебя ОЧЕНЬ хреновая стража. И может быть, не только стража. Ты уверена, что ее сумеют допросить как надо?

— Ни в чем я не уверена… — вздыхает страдалица. — А ты не возьмешься? Я тебе пытальщиков пришлю…

— Нужны мне здешние пытальщики, — отмахиваюсь я. — У меня любой заговорит. Правду пыткой не вызнают.

— Это откуда ж такие идеи? — усмехается разманежившаяся тиранка.

— Суди сама, госпожа: ты знаешь, что такое боль. Когда тебе больно, ты скажешь и сделаешь все, чего твой мучитель захочет. Будешь, моля об избавлении, колени в церкви протирать. Будешь принимать непроверенные снадобья. Если скажут: ты страдаешь из-за своей… ну… любимой гончей — разве не прикажешь убить зверушку?

— Да я сама ее убью! — охает принцесса. — А что такое гончая? Старшая горничная?

— Почти. Не отвлекайся. Вот и подумай: скажет человек правду, если ему больно?

— Нет. Врать будет все подряд. — Категоричный тон и задумчивый взгляд. Она неглупая женщина. Надо будет подсказать ей пару прогрессивных идей в области дедуктивного метода и психологических тестов. Попозже.

— Я сейчас пойду, сниму эту девку с крюка или на чем она там висит, и, как оклемается, поговорю по душам. — Ох, сколько же сил мне стоит это спокойствие…

— Да нет, ее еще не допрашивали! Дело-то вчера было. Сидит в одиночке, плачет. Может, колдовство на ней какое опробовали. Кругом одни ведьмы. А она — самое то, что ведьме нужно, — девственная, молоденькая… Может, и невиноватая. Но казнить придется.

— Зачем? — нехорошо, ох как нехорошо все складывается!

— Для острастки! — на лице моей хозяйки такое недоумение, словно я спрашиваю, какого лешего она не отречется от трона.

У нас с Дубиной много, невозможно много дел. Вытащить Кордейру не только из темницы, но и из замка, переломить намерение принцессы ее казнить и искать, искать выход из этой дьявольской ловушки размером с целую страну.

"Я Одиссей", — думала я, болтая ногами в теплой воде, — "Одиссей, плывущий через моря чудес привязанным к мачте. Зато глаза и уши у меня открыты. Моя команда, отгородившись от мира шорами и берушами, орудует у весел, и я не в силах на них повлиять. Ни единым словом. Они действуют вслепую, а я беспомощна. И все, что вижу и слышу, кажется мне ужасающим из-за этой беспомощности. Моя команда слепа и глуха, она везет меня к чертям собачьим, но я вынуждена это созерцать и стараться не сойти с ума. То есть не сойти с ума окончательно".

— Хватит ныть уже, а? — миролюбиво предлагает Мореход. Он сидит на полу возле ванны, протянув длинные ноги чуть ли не до самой двери в противоположной стене.

Я всегда мечтала иметь просторную ванную. С окном, выходящим на безлюдный, скажем, морской берег. Чтоб созерцать красивые виды, лежа в соленой и зеленой от добавок хлорированной воде.

Здесь окно как раз выходит на море. На море черепичных крыш. И можно лежать в ванне, созерцая черепицу и коченея под ветрами, дующими со стороны Гвидекки* (Остров Гвидекка и канал Гвидекка расположены в месте слияния венецианской акватории с морем — прим. авт.). А еще слушать, как вдали наперебой орут чайки и итальянцы, соревнуясь, чьи вопли противней. Так что вожделенное окно закрыто, мечта забыта. Я просто принимаю ванну и беседую со своим внутренним цензором. Который сидит тут же, на полу и греет спину о теплый керамический бок.