Наталья Белкина - Гиперборея

Ю-Ю появился передо мной минут через пять.

— Я решил, что лучше пусть будет письмо от моего имени, — сказал он с некоторым сомнением в голосе. — Все-таки мы с Гавром знакомы, и у него нет оснований считать меня предателем…

— А на мой счет у него сомнения?

— Брось! Всем тут известно, что ты поссорилась с Гавром и другими наместниками.

— Да откуда?!

— Вновь прибывшие в ополчение столичные жители поведали о той заварушке. Хамсин, помниться, пришел в восторг. Велел кому-то проследить за вами.

— Ю-Ю, он как-то странно ведет себя со мной? Что ты думаешь об этом?

— Поговорим об этом после. Вот письмо.

Темнота стала нашим союзником. Никто, по всей видимости, не собирался заботиться о моем комфорте, и потому в непосредственной близости от меня не было ни костров, ни палаток. Воины устраивали лагерь и, кажется, не обращали на меня внимания. Доктор удалился, чтоб не вызывать подозрений, а я принялась распутывать сложные узлы, которыми была стянута сотканная из стальных тросов сеть Трои.

— Ты все поняла? — спросила я ее, когда у меня все-таки появилась надежда на то, что я сумею распутать веревки.

Собака лежала неподвижно, шевелились лишь ее зрачки. И в голове моей звенели тревожные колокольчики: как она доберется и доберется ли вообще? Как примут ее наместники? Поверят ли письму? Его написал доктор, но Троя ведь мой пес-дух! И они, конечно же, подумают обо мне.

— Постарайся пробраться во дворец, если наместники все еще там, конечно. И непременно найди Гавра, именно его. Не попадись, ради всего святого, на глаза Аттиле. Он наверняка страшно зол за то, что ты покусала его, — напутствовала я ее, разматывая путы. — В случае чего, действуй через Цербера. Он хоть и не питает к тебе дружеских чувств, но все равно не будет нападать, не разобравшись.

Мне приходилось то и дело прерываться, так как кто-нибудь из солдат изредка все же бросал взгляд в мою сторону. Наконец уж совсем стемнело, и я как раз справилась с последним злосчастным узлом. Мне осталось лишь привязать свернутое рулоном письмо к шее Трои. Пришлось воспользоваться кожаным шнурком, оторванным от сапога. Собака активно зашевелилась, почувствовав свободу, видимо ее лапы совсем закоченели. Это заметил один из солдат, стоявший у костра. Он начал настороженно всматриваться, нахмурившись, потом сделал шаг в нашу сторону.

— Троя, скорее! Беги! — прошипела я.

Она резво соскочила с повозки, сеть, вероломно звякнув, упала на землю. Все стоявшие рядом солдаты сразу же обернулись на нас, а тот, что заметил неладное первым, кинулся ко мне с проклятиями, но вдруг резко остановился и злобно оскалился. Он выхватил стрелу из-за спины и в одно мгновенье нацелил ее в несущееся вверх по холму белое пятно. Я рванулась почти инстинктивно и, спрыгнув с повозки, подлетела к нему в ту же секунду и сбила его с ног. Стрела улетела куда-то в небо. Солдат громко выругался, и в великом гневе со всей силы ударил меня в лицо. Я отлетела к костру и едва не рухнула в самое пламя. Из разбитой губы быстрым ручьем хлынула кровь, но я была довольна: Троя успела скрыться в темноте.

Мне дали платок. Он уже через несколько мгновений стал красным с белыми пятнами. Преданный воин принципала постарался: кровь никак не унималась. Доктора ко мне не допускали, потому что учинили допрос в палатке главнокомандующего. Он, кажется, злился. Но не на меня, а на того воина, что промахнулся и не попал в мою собаку. Я решила заступиться за него зачем-то:

— Это я ему помешала, за что мне и досталось.

— Ты — это другая история! — прикрикнула везде и всюду присутствовавшая Василиса. — Не встревай!

Я пожала плечами. Вообще-то мне было больно: губа распухла и челюсть ощущалась как-то странно и похрустывала. Хамсин неистовствовал, отмеривая шаги в небольшом пространстве шатра:

— Куда ты отправила ее?!! В столицу?

Я молчала. Отнекиваться было бесполезно. Принципал достал откуда-то платок побольше, почти полотенце, и швырнул мне его, потому что некогда белоснежный и благоухавший василискин платок пришел в совершенную негодность. Блондинка не могла найти слов от негодования, и лишь фыркала, изредка вставляя что в роде:

— Я же говорила! Нечего ее было развязывать!

— Может быть, тут твой добрый доктор замешан?! — вдруг осенило принципала.

Он даже остановился.

— Он тут ни при чем! — испугалась я.

— Ну, конечно же, он замешан! Это он помог ей, без сомнения! Я говорила тебе, что ты пригрел змею на груди!!! — снова прорвало на красноречие Василису.

— Вряд ли он станет рисковать своей семьей, даже ради старой дружбы, — высокомерно изрек Хамсин.

Я насторожилась:

— При чем тут его семья?

Мне сложно было говорить, почему-то еще и язык начал болеть. Я не стала больше отнимать от лица полотенце, представляя, как я сейчас могу выглядеть. Принципал не услышал моего вопроса, он был поглощен собственными мыслями. Необходимые пояснения дала мне блондинка:

— Нам для нашей смертной армии нужен был доктор. И ты думаешь, он тут просто так стал бы торчать? Он боится за свою женушку и детишек, потому что знает, что мы победим и доберемся до Дремучего Леса и до них!

Так вот оно что! Бедный Ю-Ю! А я-то, дура!!!

— Помолчи, — грозно взглянул на нее Хамсин.

Василиса удивленно подняла брови. Выражение ее лица говорило само за себя: "а что я такого сказала"? Она была умней, когда правила Дремучим Миром…

— Мне следовало бы самой догадаться. Ты его запугал, — проговорила я сквозь платок.

— Я устрою вам очную ставку, — внезапно остановившись посреди шатра, провозгласил Хамсин.

Но ей не суждено было состояться. Появился Ильсар:

— Господин! Нам нужно немедленно сворачивать лагерь! — со своим низменно непроницаемым выражением лица отчеканил он и сощурил глаза, взглянув на меня. — Разведка донесла, что наместники готовятся покинуть столицу. Мы можем не успеть к месту назначения.

Теперь и Ю-Ю оказался под арестом. Его вина была не доказана, но из доверия он, по всей видимости вышел. Нас усадили на одну повозку, только мне снова связали руки, а за ним просто присматривали. Мы двинулись к перевалу среди ночи, и это было небезопасно. Волновались даже храбрые воины принципала. Некоторые из них, те, что ехали ближе к нам, с тревогой говорили об опасных горных тропах, через которые было боязно идти даже днем. К тому же ветер стал сильнее, и это точно не предвещало ничего хорошего.

— Почему ты не сказал мне? — спросила я доктора, как только солдаты, охранявшие нас отвлеклись. — Я думала о тебе плохо, и теперь мне стыдно за это.

— Стыд — это хорошее чувство, — ответил Ю-Ю своим излюбленным тоном философа. — А что я тебе должен был сказать?