Дэвид Геммел - Рыцари темного леса

— Я тут ни при чем. Просто она, видно, смекнула, что мы идем не в ту сторону. Я видел, как она смотрела на звезды.

Шира подползла к выходу из своей норы и раздвинула ветки. Страд разглядывал что-то на снегу.

— Нашел чего? — спросил Дживен.

— Нет, только вроде бы дымом пахнет — чуешь?

Шира оглянулась. Костер, который она считала угасшим, дымил.

Она собралась загасить его, но тут снаружи раздался дикий вопль, и что-то огромное, покрытое беловато-серой шерстью, подмяло под себя Страда. Шира видела только толстые лапы зверя и часть его бока. Что-то обрызгало ей лицо и руки — кровь. Оторванная голова Страда упала рядом с ней.

— Нет! — заверещал Дживен, но его крик потонул в рычании и хрусте разгрызаемых костей.

Шира забилась поглубже в укрытие стала бросать хворост на дымящийся костер, раздувая огонь. Зверь копошился у самого входа. Шира, принуждая себя быть спокойной, трудилась над костром. Язычок пламени лизнул прутья, и она сунула в огонь сухую ветку. Зверь водил мордой туда-сюда, и в нору сыпался снег. Шира осторожно вытащила ветку и ткнула ею туда, где, по ее мнению, находилась голова зверя. В ноздри хищнику пахнуло едкой гарью, и он, фыркнув, отпрянул назад. Шира снова положила ветку в огонь и стала ждать. Зверь чавкал снаружи, пожирая убитых, но он мог вернуться.

Еще до рассвета Нуаду разбудила чья-то рука, бесцеремонно тряхнувшая его за плечо. Он сел, ничего не видя перед собой. Голова болела с похмелья. На столе горел фонарь, и Нуада с трудом различил приземистую фигуру Решета.

— Чего тебе? — Во рту у Нуады пересохло, и он нашарил кружку с остатками выдохшегося пива. Снаружи густо шел снег, и ветер задувал в щели. Поэт закутался в одеяло. — Что стряслось, барон?

— Ничего, ты хорошо говорил вечером. Мне не спалось, вот я и пришел к тебе потолковать.

Нуада вылез из постели и подкинул хвороста на тлеющую жаровню, а потом снова забрался под одеяло. Он заметил, что атаман снял свою шелковую рубашку и снова облачился в бурый кожаный кафтан.

— Что вас тревожит, барон?

— Ничего. Я ничего не боюсь, ни в чем не нуждаюсь. Я не дурак, Нуада, и знаю, что ты, если б захотел, мог бы выставить меня злодеем, свиньей, кровожадным зверем. И те, кто кричал мне «ура», с той же легкостью могли бы меня вздернуть. Я знаю это… и знаю, что я не герой.

Нуада молчал, пока Решето в поисках слов тер свою щетинистую голову и мял щеки.

— Понимаешь, о чем я?

Нуада все так же молча кивнул.

— Я наслаждался твоим рассказом, — тихо, почти шепотом, продолжил Решето. — Наслаждался тем, как мне кричали «ура». А теперь я чувствую… сам не знаю что. Печаль, наверное. Понимаешь? — его темные пуговичные глазки уставились на Нуаду.

— Но ведь это приятное чувство?

— И да, и нет. Я убил кучу народа, поэт, я грабил, обманывал и лгал. Я не герой. Тот пожар грозил спалить все, что я построил. А что до зверя — так это я хотел удивить девушку. Нет, я не герой.

— Человек — это тот, кем он хочет быть, — ответил Нуада. — Никаких железных образцов для этого не существует. Мы не из бронзы отлиты. Войско во главе с древним героем Петриком разграбило дочиста три города. В истории сказано, что его солдаты насиловали и убивали тысячами, но, в конце концов, он избрал для себя иной путь.

— Я уже не изменюсь. Я такой, как есть, — беглый раб, убивший своего хозяина. Я — Решето. Обезьяна. И я никогда не жалел о том, что стал таким.

— Почему же вам тогда не спится?

Решето подался вперед, упершись руками в колени.

— Твое сочинение — это ложь, льстивая ложь. И все же оно меня тронуло, потому что могло быть и правдой. Я никогда не старался, чтобы меня любили. Но мне воздавали почести, меня подняли на руки, и это, поэт, было лучшим мгновением всей моей жизни. Пусть я даже этого не заслужил. А хотелось бы заслужить.

— Позволь спросить тебя кое о чем, барон. Когда ты схватился со зверем и почувствовал его ужасающую мощь, ты испугался?

— Да, — признался Решето.

— А когда ты бросился спасать Ариану, тебе не пришло в голову, что ты можешь погибнуть?

— Я не думал тогда о спасении.

— Но ты видел, что зверь собирается убить ее?

— Да, верно.

— И ты ринулся в бой, что едва не стоило тебе жизни, мы все это видели. Слишком уж ты суров к самому себе. Ты совершил подвиг, и это подействовало на всех, кто был при этом.

— Ты меня смущаешь. Скажи: Ариана любит Лло Гифса?

— Думаю, что да.

Атаман встал.

— Я хотел приказать моим людям убить его. Хотел овладеть ею, хочет она того или нет. Теперь я перед ним в долгу: если б он не прыгнул на зверя, я бы окочурился, так и не испытав лучшего мгновения своей жизни. Боги, как я устал. И как много эля влил в свое толстое брюхо. — Решето пошел к двери, но голос Нуады остановил его.

— Барон!

— Чего?

— Ты лучше, чем тебе кажется. И я рад, что повесть мне удалась.

Решето вышел в летящий снег, и Нуада снова улегся.

Пять дней в лесу бушевала метель, и охотники прочесывали западный его край в поисках чудовищ. Одного гигантского волка нашли мертвым в сугробе, и воя больше никто не слышал. Ударили жестокие морозы. Люди отсиживались внутри частокола, выходя только за дровами. Решето показывался редко — теперь он то и дело прогуливался в одиночестве по холмам. Нуада, проводивший дни с Арианой и Лло, начинал чувствовать, что скука убьет его еще до конца зимы. Незанятых женщин в деревне было мало, и ему претило платить им за услуги.

Цитаэрон манил его все сильнее. Решето дал ему золота — вполне достаточно, чтобы заплатить за проезд. Нуада рисовал себе мраморные дворцы, юных красавиц и прежде всего — теплое южное солнце. Он мечтал о мягкой постели, о еде с пряностями, хороших винах, чистой одежде, горячей ванне. Он воображал, как плавает в голубом море, и солнце греет ему спину.

По словам людей Решета, до Королевской дороги, ведущей в Пертию, не было и полдня пути — а по дороге он за два дня доберется до моря.

Однако он не спешил предпринять это путешествие.

В это время Решето прервал свои прогулки и засел у себя в доме. Мрачный и надутый: он не сводил глаз с Арианы и постоянно задирал Лло Гифса. Если бывший кузнец и замечал это, то не подавал виду и сохранял спокойствие. Но Нуада знал, что эти двое рано или поздно сцепятся, и желал оказаться подальше отсюда, когда это случится.

Ему нравился Лло, и Решето, как ни странно, тоже.

Утром шестого дня он потихоньку ушел из деревни и зашагал через лес на запад, в сторону дороги, ее постоялых дворов и таверн. Он шел почти весь день и остановился на ночлег в неглубокой пещере. Там он развел костер и мысленно обругал себя за глупость. В деревне было хотя бы тепло и уютно — здесь шарила ледяными пальцами смерть. Наутро, замерзший и напуганный, он продолжил путь, но тропы, о которых ему говорили, замело снегом, а серое ненастное небо не давало никаких указаний. Он шел, весь дрожа, не чуя закоченевших ног, и к полудню заблудился окончательно.