Customer - Убей свои сны

Морк тянет меня за руку – выше, выше, к поверхности. Мы выскакиваем из воды, точно загнанная дельфинами рыба, обмениваемся растерянными фразами:

- Он что, сдурел, кашалот старый?

- А что ты меня-то спрашиваешь? Ты первая крикнула: не приближайся!

- Мне стало страшно!

- Мне тоже!

Я и сама не понимаю, отчего Вирм напал на нас. Морские змеи не едят фоморов. Даже самые старые и злобные. Мы им не добыча. А тем более не пища. Мы им родня. Самое худшее, чего можно дождаться от разозленного морского змея – это ядовитого облака в физиономию. После чего надоедливый фомор незамедлительно принимается искать места, где бы прилечь. И лежит в указанном месте дня два. И больше никогда не докучает отдыхающему подводному дракону.

В спины нам ударяет волна. Из воды поднимается голова и шея Мулиартех, пасть ее измазана кровью и чешуей Вирма.

- Что это было? – кричу я ей.

Если бы у Истинного Тела Мулиартех были плечи, она бы ими пожала. А так только мотает башкой.

- Сбрендил на старости лет, не иначе! – рычит она. – В жизни не видела такого дурня. Что это за место?

- Я… не знаю… - шепчу я. Мне действительно неизвестно, где мы. Вкус у воды незнакомый, а узнать, в каких мы водах, можно было разве что у Вирма. Ныне покойного.

- Ну и влипли же мы с этим Мореходом! – в раздражении лупит хвостом Мулиартех. – Где он, этот бездельник?

- В принципе, везде, - слышится благодушный голос с небес. Нет, не с небес. Прямо из ниоткуда перед нами возникает корабль. Драккар* (От древнескандинавских Drage — «дракон» и Kar — «корабль», буквально — «корабль-дракон») — деревянный корабль викингов, длинный и узкий, с высоко загнутыми носом и кормой – прим. авт.), нос которого украшен скульптурным портретом моей прабабки. По-моему, это насмешка. По совершенно пустой палубе, среди бесполезных скамей разгуливает Мореход, попыхивая трубкой.

- Прошу на борт! – усмехается он и приглашающим жестом обводит корму. – Поговорим, господа фоморы?

- Зараза ты после этого, а не бог! – бурчит Мулиартех, помогая нам с Морком взобраться на палубу. – Натравил на нас психа какого-то…

- Это не я! – качает головой Мореход. – Я здесь не хозяин.

- А кто хозяин? – рявкает Морк.

- Она! – и Мореход указывает трубкой на меня. – Это Адина территория в нашем общем море Ид. Так что все, с кем вы здесь встретитесь, – Адины страхи и желания. С нее и спрос!

Старый дом на холме смотрел на город рядами черных глаз, крепко упираясь колоннами в землю – вылитый паук. Когда-то он был другим - богатым, благообразным и уютным. Через его перистиль* (Открытое пространство двора, сада или площади, окруженное со всех сторон крытой колоннадой – прим. авт.), шелестя и позвякивая своими лучшими одеждами, оружием, орденами и украшениями, прошла вся знать города – и не только этого города. Стены его еще хранили драгоценную память о балах, приемах и повседневной жизни – комфорт, переходящий в роскошь, капризы, безумства - и еще немного роскоши напоследок, когда иссякнут желания. Стены изо всех сил старались не забыть, как это было, лелеяли свои воспоминания, будто обнищавший аристократ, трепетно хранящий осколки былого величия – серебряную ложку с объеденным краем и неизвестно чей парадный портрет в тяжелой облупившейся раме. А тем временем покинутость выела дом изнутри, точно дурная болезнь, забила черной липкой грязью все щели и выбоины в дереве и камне, затопила комнаты и коридоры серой пылью, придав дому вид готической декорации. Но дом не хотел ни мрачной стильности, ни изысканного запустения. Он хотел быть чистым, шикарным и обитаемым.

Впрочем, он и был обитаем. И сам боялся своих обитателей.

Из-за пелены окостеневшего, иссохшего плюща (дом даже плющ уберечь не смог и тот погиб, в предсмертном объятии удушив стройные тополя у парадного крыльца) на город глядели слуа* (Самые жестокие среди фейри – те, кто принадлежит к Неблагому Двору. Подданные Неблагого Двора ненавидят людей и олицетворяют зло. А слуа скитаются по земле, похищая смертных. Встреча с фейри из Неблагого Двора всегда предвещает смерть – прим. авт.). Последние, кто остался на вершине холма.

Я вздохнула и повернулась на бок - насколько позволяли кандалы. Те, кто строили дом, явно так и не определились с выбором – будет ли это средневековый замок или усадьба в колониальном стиле. В результате вышла гостеприимная усадьба с пыточными подвалами. В одном из которых мы с Нуддом и находимся, изо всех сил стараясь не проколоться.

- Ну ты, агент под прикрытием! – капризно заявляю я, выдергиваю ногу из железной гамаши и даю собеседнику пинка. – Развлекай меня! А то засну и проснусь в собственной постели, в собственной реальности. И что тогда с тобою будет?

- Да! Что же со мной будет, с бедняжечкой? – рука Нудда превращается в дымку, покидает наручник, материализуется в воздухе возле лица и ожесточенно чешет нос. – Слушай, а у детей воздуха бывает аллергия на пыль?

- Ага. Вот о чем всегда мечтала, так это послушать, как бессмертные фэйри жалуются на свои нескончаемые болезни…

- Могу еще рассказать о своих нескончаемых любовных приключениях. Подойдет? – язвительно осведомляется Нудд.

- Сексистские и расистские, небось? – я стараюсь состроить как можно более презрительную гримасу. – Все человеческие женщины, будучи пустоголовыми похотливыми самками, страстно похотели тебя, утонченного гламурного эльфа, тьфу, сильфа, а человеческие мужчины, будучи безмозглыми неповоротливыми скотами, не могли этому помешать…

- Ну да, а ты чего хотела? - усмехается Нудд.

- Либертэ, эгалитэ, фратернитэ* (« Liberté, égalité, fraternité» («Свобода, равенство, братство», фр.) - один из девизов Великой французской революции – прим. авт.) в условиях облагороженного средневековья, - вздыхаю я. – И еще чтоб ксенофобия и клопы не доставали. А вышло вон что.

- Равенство любого рода есть фикция, отсюда и все твои проблемы! – убежденно заявляет Нудд. – Взять хоть то же равенство полов…

Я раздраженно ворочаюсь на неудобной скамье, испытывая непреодолимое желание разорвать все эти дурацкие цепи, а обрывки по углам разметать. Но нельзя. В любой момент сюда могут заявиться наши тюремщики-мучители и отвести пленников к хозяину. А именно ради установления личности хозяина мы сюда и, гм, напросились. Как бы в гости как бы ненароком.

Интересно, долго они собираются нас мариновать, ожидая, пока наш гордый дух окажется сломлен? А то мне не хочется вести горячих феминистских споров в существом, пережившим больше патриархатов и матриархатов, чем я – годовых отчетов.

- Если дать волю мужчине, он из любой вселенной сделает ярмарку, – рассуждает Нудд, - Палатки со жратвой и выпивкой, пейзаночки и купчихи в праздничных нарядах, кулачные бои, карманные воры и майский шест...