Татьяна Апраксина - Назначенье границ

Слова обряда всплывали из памяти… из памяти? Разве кто-то говорил ему хоть когда-нибудь? Когда? Неужели такое было?..

Неважно. Об этом можно подумать после, а сейчас нужно думать лишь о деле. Успеть завершить начатое до рассвета. До тех пор, пока кто-то не прервет его — а такие есть, их можно почувствовать. Сила, как женщина, выбирает самого достойного, наиболее мужественного и решительного. Упусти мгновение, и она отвернется, отдаст предпочтение другому.

Медлить, колебаться и сомневаться было нельзя. Торисмунд чувствовал себя крепостной стеной и тараном, конем и всадником, копьем и мишенью. Тем, что принимало удар и тем, что наносило его. Зыбкое серое марево сгущалось вокруг, его нужно было впустить в себя, удержать и подчинить. Приманить видимой покорностью, готовностью отдаться, уступить — и схватить за гриву, за длинную косу.

Возьми, дразнила тень. Сумей, ускользала из рук. Догони, увертывалась… и звала, смеясь, отступая лишь на шаг, на полшага.

Все слова были произнесены, и земля — заклята его волей, подчинена; остался лишь последний шаг.

Торисмунд медлил; знал, что нельзя останавливаться, уже нельзя, поздно… но все же не мог заставить себя. Тень ласкала, прижималась, касалась жаркими ладонями. Вершина торжества, вожделенный миг обладания — но почему-то торжество казалось и худшим из поражений, извращением, надругательством. Тысячеликая госпожа, заглядывавшая в душу, жадно теребила, требуя большего, предельного слияния и последней жертвы.

Пуста она была, и желала наполнить себя, обещая в ответ власть над тенями и призраками, безграничную, как она сама, вечную и непобедимую.

Богиня, не ведающая алтарей, принимающая любое поклонение, и одаривающая щедро, так щедро… а взамен желающая лишь знать. Видеть, чувствовать, жить. Не знать, нет — познавать. Все сущее. Чужими глазами, чужими ушами, руками. Всего лишь этого. Взамен же — все, что только пожелает открывшийся ей навстречу. Отдавшийся.

Всего лишь крови просила Она, добровольно отданной крови, малой толики из той, что уже была пролита здесь, но крови — отданной Ей, во имя Ее, чтобы насытить Ее жажду.

Только этой малости. Только этой невозможной, неописуемой жертвы.

Торисмунд давно уже держал в руке нож, и осталась лишь — поднести его к груди, одно движение, и свершится, будет подведен итог, и сила подчинится ему, Она подчинится…

Вместо этого был ослепительный, нестерпимо злой свет, и совсем другое лицо, другие глаза, глядящие прямо в душу, темные и одновременно яркие; другой взгляд — не жадный вовсе, укоризненный и сочувственный сразу. Материнский. Эта женщина ничего не обещала, не сулила награду и не пленяла могуществом. Она была силой. Тени шарахнулись от нее прочь, ускользая из рук, разбегаясь подальше от золотого солнечного света, которым струились чужеземные одежды гостьи.

— Нет, — хотел вымолвить Торисмунд, но не смог произнести вслух даже единого короткого слова.

Через мгновение ему стало не до того. Ржание коня, захлестывающий плечи аркан, толчок в спину, земля, ударившая в лицо… тьма. Никаких теней, никакого света. Только тьма, забвение, ничто.

451 год от Р.Х. 20 июня, ночь, Каталаунские поля

Старость — это не когда после боя хочется лежать и больше никогда не подниматься. Такое случается и в двадцать, и в двадцать пять — смотришь, как муравей ползет по травинке, и кажется, что век бы за ним следил… Старость — это когда ты даже не пытаешься встать, потому что знаешь — не получится. Сейчас — не получится. Нужно немного подождать. А потом ты все же встаешь и начинаешь отдавать распоряжения — не на Торисмунда же тебе полагаться… но на каждую мысль уходит слишком много сил, и когда список дел иссякает и ты снова имеешь право сесть, лечь, закрыть глаза, забыть об окружающем мире хоть на какое-то время, ты вдруг понимаешь, что медлителен был не только ты — у всех, с кем ты говорил сейчас, глаза будто затянуты мутной белой пленкой. А еще на холме тихо. Неприлично тихо для вечера после тяжелого, да, очень тяжелого, но удачного боя.

Противник отошел и заперся за повозками, внезапность в таких условиях он себе не обеспечит, да и темнеет уже, но с Торисмундом поговорить нужно. Похоже, что ночью жди неожиданностей.

Не ночью. Уже. Потому что чуть ниже по склону сидят или лежат вповалку люди из дружины наследника. И старший их, Атанагильд, сидит… а самого наследника нет. И… и коня его нет. Старость. Пропустил…

Он оглядывается — да, его собственные люди не замерли, заняты делом, но двигаются как осенние мухи. У трех букеллариев рядом с ним глаза ясные — на остальных смотреть не хочется. И кажется, сносит их, даже к водоносу за водой никак не пройти по прямой — будто какая-то сила все время тянет вниз, в долину.

Он сводит ладони перед собой, смотрит на руки. Эта сила не входит без приглашения, не может. Значит, кто-то ее сюда пригласил — или хотя бы откликнулся.

В составе гуннского посольства в Толосу приезжал старичок — не то колдун, не то непонятно что. Об этом рассказывал сенатор Авит, его собственный посол. Людей Аттилы Теодерих отпустил назад с честью, а вот старичка приказал убить. И после этого очень быстро, удивительно быстро пошел на союз с Ромой. У Теодериха, у покойного уже Теодериха были к тому веские практические причины — займи Аттила восточную часть Галлии, границы его владений подошли бы к везиготским вплотную, а какой Аттила сосед, все уже хорошо поняли. Но эти причины существовали и до того, как король принял послов — а тогда он еще думал, колебался. А как встретился со старичком — перестал. Авит рассказывал, что по слухам колдун предлагал королю везиготов власть не только над живыми, но и над мертвыми. И добрый христианин Теодерих, конечно, такого непотребства не потерпел.

А слышал предложение не только он. И запомнил не только он.

Но почему Торисмунд сорвался сейчас, сейчас, когда исход сражения ясен… потому что его отец погиб. Пока Теодерих был жив, Торисмунд не пошел бы против него, а сейчас ему нужно доказывать, что он настоящий король — при том, что сам он не очень в это верит, и правильно делает, заметим.

Послать его дружину на поиски? Послать своих? Да, в своем нынешнем виде они много отыщут… они и платоновскую Атлантиду найдут.

Не понимаю, не вижу логики… люди Торисмунда принадлежат ему, он имеет над ними власть, когда он открыл дверь, они стали уязвимы — но что случилось со всеми остальными?

— Эслас! — окликнул он одного из букеллариев, на которых можно было смотреть без омерзения. — Поедешь в главный лагерь. Найдешь… любого из комесов, кто на ногах и не очень занят — Майориана, Рицимера, Марцеллиана, Боэция — неважно. Скажешь, чтобы добирался сюда. И взял с собой сотню. Если меня не будет до полуночи, пусть высылает поисковые группы. Но только из тех людей, что приведет с собой.