Татьяна Апраксина - Назначенье границ

— Майориан! Отставить!

— … дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет! — дабы не прельщал, я сказал. И за город возлюбленный, сиречь Аврелию, и за все прочее — будешь ввержен в озеро огненное и серное, но до этого еще — шесть стихов… и как это — отставить, я же только начал?!

И тут опять накрыло с головой, волной — здоровенной, грозовой, от земли до неба… держать можно, а вот заткнуть, закрыть, затянуть… земля, соль, вода — кровь нельзя — живое… не любовью же здесь заниматься и не с кем, хотя, наверное помогло бы… вода, соленая, огонь и железо.

— Копье в землю, дурак!

В землю — так в землю… только это не земля, это камень какой-то, а копье не по руке… потом разберемся, что это за копье, и если оно не втыкается, а только царапает землю, ставшую тверже гранита — проведем черту. Границу. Рубеж.

— Тогда отдало море… мертвых, бывших в нем, и смерть… и ад отдали мертвых, которые были в них… — ты их отпустишь, дрянь, я их вырву из-под твоей власти, а ты — подавишься!

— Тогда уж договаривай! — глухо каркают сзади…

— …и смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая! — вот и все. Сказано, сделано и запечатано, а что там будет через тысячу лет — не нам судить, не нам решать… Мертвые — к мертвым, дабы никто и никогда не смел тревожить их, а тебя, тварь — в серное озеро!..

Что-то подсказывало Майориану, что сейчас его будут бить, и пребольно притом.

А вот царапать и клевать — не будут, это он знал точно.

— Ты, между прочим, все это наговорил от моего имени, — скривился командующий. — И где я возьму огонь с небес через тысячу лет… ума не приложу.

— Мы столько не проживем…

— Ты теперь не загадывай.

— Зато все кончилось, — с облегчением выдохнул Майориан. — А… а что я наговорил?

— Ты запечатал не то саму дыру, не то это существо или данную его часть на тысячу лет, от моего имени. А через тысячу лет, опять же от моего имени, на это прольется огонь. Более того. Ты не просто попробовал это сделать, у тебя получилось.

— Зато тысячу лет оно к нам не сунется… Ох-х, — главное дошло слишком поздно. — Прости. Я не хотел — от твоего. Я просто хотел это… закрыть. И… что вспомнилось. Потому что подходит же. И ад с мертвыми, и город… — охрип, и в горле першит, будто три часа кряду читал речь перед толпой; даже язык заплетается. — Оно же… подходило.

— Да уж, лучше бы ты все же «Одиссею» читал, а не откровения… Копье, наверное, стоит вынуть. Оно, конечно, не сломается, но зато может прорасти.

— Я эту сову… — тоскливо вздохнул Майориан, созерцая совершенно незнакомое копье, слишком короткое и легкое, под другие руку и рост: и когда успела подменить, и как? И куда делось его собственное, оно же богине не по руке… — Может, пусть прорастает?

— Если хозяйке не жалко.

Вот только хозяйки нам тут и не хватает… Майориан убрал руку с древка, посмотрел на копье, потом огляделся — вокруг стояла совершенно обычная летняя ночь, светлая, лунная. Тихая. Ничего, заслуживающего внимания. Луна как луна, уже надкушенная с одного края. Трава, притоптанная бессчетными копытами и ногами, уже поднялась — до бедра достает, мохнатые метелки тычутся в ладонь, щекочут. Хорошо-то как… особенно, если обоняние отбило.

Нет, сова не возражает. По причине своего полного отсутствия поблизости. Надо понимать, все в порядке. Прорастет — хорошо, все лучше того, что тут до сих пор делалось. Живое дерево, олива… с оливками…

…Майориан сложился пополам от смеха, потом и вовсе уселся на землю. Совы, копья, оливы, нечистая сила, змий и дракон древний… оливками начиненный!.. Как все мирно начиналось, просто Аттила, просто военная кампания, как обычно, как каждый год, и вот чем закончилось — видел бы кто, тоже со смеху бы помер!

— Если твои разведчики будут интересоваться, что тут было, — сварливо сказал патриций, — объяснишь, что имело место… временное нарушение дисциплины.

— С… чьей… стороны? — никак не удается отсмеяться до конца. — Сатаны?

— Мироздания.

— Ладно, так и скажу. Смотри, солнце встает… — а казалось, совсем немного времени прошло.

— Нам пора.

Следующие час или полтора командующий очень нехорошо молчал. Видно было, что думает он о чем-то крайне неприятном, а при попытке представить себе, что именно этот человек может счесть крайне для себя неприятным, у Майориана вставало дыбом все, включая желудок.

Потом патриций фыркнул, повернулся к спутнику и сказал уже обычным тоном:

— А знаешь, ты это очень удачно придумал, с «Откровением». Очень. Потому что в следующем году гунны непременно пожалуют к нам. Это вообще удача, что Аттила начал с Галлии, я бы на его месте сразу шел на Италию. Эти все, — он повел головой на юг, — никогда не договорились бы между собой без нас, не выступили бы вместе. А по частям он расщелкал бы их как орешки. Так что я бы сначала атаковал Италию, разбил нас — и спокойно взял бы на следующий год все, до самой Испании. Теперь он придет с меньшей силой, но нам хватит. И на перевалах мы его не задержим, увы.

— Почему?

— Потому что… помнишь, что было на холме вечером? У всех глаза слюдяные? С армией такого не сделаешь, не под силу, да и не хочет Аттила побеждать явным колдовством — ему еще власть детям передавать, но армию на перевалах нам держать негде. А если людей немного, достаточно найти одного — как вот сейчас Торисмунда. И путь открыт, а остальное сделает железо. В Италию они пройдут, а вот дальше… Нет, ты просто замечательно сегодня наговорил, это нам очень и очень пригодится — извини, что я не сразу понял.

В том, что Майориан все-таки не вывалился из седла, его заслуги не было. Чья угодно была — покладистого коня, наставников, которые выучили на совесть, ровной дороги… а сам бы свалился точно: удостоился похвалы, не прошло и двух десятков лет. И — за что? За цитирование священных текстов не ко времени и необдуманные действия без позволения.

«Кого боги хотят покарать — лишают разума. Посредством определения на службу к черт зна… да даже черт не знает, к кому!» — пришел к окончательному и бесповоротному выводу Майориан. Поздновато, конечно, пришел. Раньше надо было.

452 год от Р.Х., Мутина [20] Современная Модена.

Майориан не спал в седле по очень уважительной причине — никакого седла поблизости не обнаруживалось. А вот тому, что он не спал просто так, он никакой уважительной причины не находил. Просто сон не шел… никуда. И не ехал. Тоже никуда, а особенно к нему. Хотя найти Майорана было просто — он сидел на табурете в знакомом улье и смотрел на очень белую стену. Очень белую и очень плохо побеленную. Известь легла неровно, неумелая кисть оставляла бороздки и завитки, взгляд застревал в них, скатывался по ним куда-то в сторону сна — и не мог добраться.