Анастасия Парфёнова - Обрекающие на Жизнь

— О да.

— Будь ты… вы… все вы прокляты!

Она улыбнулась.

— Ты очень хорошо научился нас понимать.

Оливулец отшатнулся.

Затем:

— Мы… станем частью тебя?

— Не знаю, — она подошла почти вплотную, коснулась когтистой рукой. — Это зависит в основном от вас. В большинстве религий слияние с абсолютом — дело личного выбора каждого. Мне достаточно, чтобы меня просто прекратили убивать.

Он твёрдо отвёл её руку.

— Я не хочу.

— Как я уже сказала, это дело личного выбора.

— А… Императрица?

— Она теперь для вас потеряна.

— Ты говоришь так, будто это великая трагедия.

— А для вас это и есть трагедия.

Молчание.

— Боюсь, что я тебе верю. А это значит, что она выиграла, не так ли?

Богиня улыбнулась, как улыбаются только боги.

— О да.

— Даратея.

Мать Изменяющихся открыла глаза, пытаясь хоть на мгновение сбросить сковывающую по ногам и рукам усталость. Этот танец был очень сложным и, похоже, не прошёл для неё даром.

— Лежи, — рука богини надавила ей на плечо, укладывая обратно. — Я только заскочила сказать, что ты справилась.

— У меня получилось?

— Да.

Тёмная армия, уже собравшаяся было, несмотря ни на что, штурмовать ощетинившуюся неприступными щитами твердыню эльфов, вдруг оказалась вынесена за пределы Эль-онн, аккуратно возвращена домой.

— Не мешайте. Мы сейчас заняты.

— Да, Многоцветная.

А что ещё им оставалось сказать?

— Приветствую, о мой пламенный холод. — Губы женщины, погибшей много лет назад во время Эпидемии, изогнулись в печальной улыбке.

— Так… — Зимний мгновенно понял, что происходит, и наметил план действий. — Она надолго тебя отпустила?

— Вообще-то я должна провести тебя в одно место, как можно скорее…

— Заморожу время, — он был сама деловитость. — На пару суток меня хватит. Пойдём, в конце этой галереи есть проход в закрытые покои.

— Но…

Беловолосый воин подхватил свою вернувшуюся на мгновение из царства смерти жену на руки и, не слушал неискренние протесты, понёс её прочь из зала. Да и протестовала Дайронэ весьма неубедительно. Богине оставалось лишь беспомощно смотреть на это безобразие.

— Эй…

— Присаживайся, о божественная.

Она села рядом, положила голову ему на плечо.

Раниель-Атеро улыбнулся, без труда вслушиваясь в миллионы разговоров, которые доверчиво прижавшееся к нему существо вело сейчас в этом Зале.

— Ты и вправду повзрослела.

Богиня промычала что-то нечленораздельное и, кажется нецензурное. Потом спросила:

— Может, ты всё-таки согласишься стать королём Эль-онн, а?

— У народа (на древнем языке это многозначное слово передавалось звукосочетанием «in») только один король, и ты прекрасно знаешь, что это не я.

Она его ударила. Не слишком сильно, но чувствительно. Раниель-Атеро понимающе хмыкнул:

— Он опять создаёт вокруг себя трудности?

— Этот твой, твой… — Богиня, казалось, не могла найти подходящий сен-образ, который бы выразил и степень родства двух бледных черноволосых мужчин, и её отношение к тому из них, глаза которого сияли адским пламенем. — Он невыносим!

— Угу.

— Отвратителен.

— Несомненно.

— Груб, и невоспитан, и слишком много о себе воображает. Он заносчив.

— Точно. — И этак задумчиво: — Где-то я эту литанию уже слышал.

— Я и так знаю, что не оригинальна! — Потом уныло: — Я его совсем не понимаю.

— Уверен, — синеглазый чуть отстранился, предвидя ещё один удар. — Это вполне взаимно.

Удара не последовало.

— Если не хочешь быть королём, может быть, согласишься стать Хранителем?

— Не глупи.

— Ты ничуть не лучше его!

— Только при Даратее смотри такого не ляпни.

— Я что, похожа на самоубийцу?

Теперь она легла, устроив голову у него на коленях. Древний осторожно провёл чёрными когтями по густым волосам:

— Что с девочкой?

Она сразу поняла, о ком речь.

— Обидно. Потерять её так рано. Смертные выбрали чудовищно неудачный момент, чтобы напустить на нас Эпидемию. Хотя… она не стала бы тем, кем стала, если бы не прошла через всё это.

— И всё же, что ты решила?

— Дам мальчишке шанс. Может быть, у него получится.

— Стоит ли?

— Если выгорит, они получат ещё несколько столетий, такая пара за это время успеет очень и очень многое. Он даже может уговорить её на детей. А если не получится… Я в любом случае получаю их обоих. Можно будет дать им второй шанс. Хотя при реинкарнации столь многое теряется…

Раниель-Атеро помолчал. Затем кивнул своим мыслям. Король прав. Она всё ещё была слишком молода. Но она быстро училась.

— Аррек арр-Вуэйн.

Дарай-князь резко вскинулся, выпрямился. От эмоционального и энергетического истощения арра шатало. Проклятый танец не прошёл для риани даром, но, похоже, Даратея выполнила свою часть. По крайней мере то, что он был всё ещё жив, неопровержимо об этом свидетельствовало.

Видящему Истину не потребовалось много времени, чтобы сообразить, кто перед ним и что из этого следует.

— Ты позволяешь нам попытаться?

— Да. Остальное зависит от тебя.

Повинуясь разрешающему жесту богини, вперёд вышли Тэмино тор Эошаан и Смотрящий-в-Глубины. Встали рядом с Арреком, исполненные и уважения, и собственного достоинства. Дарай-князь усилием воли сдержал вздох облегчения. Рано. Самое сложное ещё даже не начиналось.

— Смертный! — голос Многоцветной хлестнул жаром и холодом. — Помни. Она должна принять решение сама.

— Рад бы забыть, — процедил он сквозь зубы, стараясь уследить за сложнейшим узором, который уже начали плести стоящие рядом, — но вы с Антеей, без сомнения, найдёте способ напомнить!

— Лейруору…

— Моя богиня.

— Пора.

Сноп света, лишь на долю мгновения задержавшийся в воздухе между двумя женскими фигурами, устремился в ожидающий его юный сосуд. На этот раз воссоединение произошло легко и естественно: точно рука нырнула в сшитую на заказ перчатку. Ни в теле, ни в разуме новой жрицы не пришлось производить излишних изменений. Даже глаза девушки остались всё того же насыщенно-фиалкового цвета.

Предназначенное свершилось.

— Мамааааа…

Первый крик издала Лейруору тор Шеррн, юная Хранительница Эль-онн. Звук и сопровождающий его образ взмыли в бескрайнюю вышину Зала и упали, точно прикованные к земле невыносимым грузом. Крик затих, но за ним тут же последовал второй, третий — сотни и тысячи наполненных болью стонов, пока душераздирающие звуки не слились в музыку — одинокую, прекрасную, трепещущую симфонию невосполнимой потери, одиночества. Дисгармоничным звоном разлетелись на мелкие осколки сдавленные в ладонях чаши с водой, разом потухли все свечи. Капли крови срывались с израненных пальцев и падали в никуда.