Светлана Крушина - Всё могут короли

— Нельзя или не умеешь? — уточнил Тармил.

— Не умею. И не знаю, кто умеет! Во всем королевстве всего-то и есть два ментальных магика — я да Илескар. Остальные то ли боятся признаться, то ли сами не сознают своей силы, то ли… то ли правда нас только двое.

— Игра природы, — серьезно сказал Тармил. — А Илескар — это тот скаанец, верно?

— Именно. Ладно, — Эмиль порывисто встал. — Мне нужно возвращаться.

— Желаю удачи, — кивнул Тармил.

Решиться было невероятно трудно. Всю зиму Эмиль, не сознавая того полностью, избегал встречаться с Туве, и даже старался не ночевать в эдесском дворце. Он устраивал свои дела так, чтобы проводить как можно больше времени вдали от столицы или, по крайней мере, от дворца. А если уж приходилось ночевать во дворце, он приходил в спальню уже поздно ночью, когда Туве спала. Туве, надо думать, была весьма рада подобному положению вещей.

Теперь Эмиля всюду сопровождал Альберт. Вернера, после долгих уговоров последнего, он отправил младшим офицером в действующую армию. Это принесло немалое облегчение им обоим, поскольку напряжение в их отношениях возросло до невыносимого предела. Вернер так ничего и не понял, и это было к лучшему, потому что Эмиль и сам себя до конца не понимал и ни в чем вообще не был уверен.

Очень много времени Эмиль проводил в храмах Фекса, разбросанных по разным городам королевства. Отношения с сумеречной братией налаживались, и Эмиль старался как можно поскорее завести знакомства с людьми, которые могли быть особенно полезны ему. Далеко не всем он сообщал, кто он есть такой на самом деле; многие полагали, что он просто еще один новый собрат. В сущности, о его настоящем статусе знали только Старшие храмов.

Многие из тех, с кем он сводил знакомства, вызывали у него симпатию. Это были люди образованные или хотя бы грамотные, сообразительные и практичные. Остроумные и исключительно скользкие. Другие вызывали у него только отвращение: грязные нищие и запаршивевшие беззубые бродяги, главные осведомители гильдии, — но с ними он тоже разговаривал на равных, превозмогая брезгливость. Он повидал немало крови и грязи, но эти люди слишком уж опустились. Тем не менее, все они были ему нужны, а за разговорами с ними он забывал о своей главной головной боли.

Долгие часы Эмиль просиживал с Илескаром, скаанским ментальным магиком. Илескар оказался человеком на удивление мягким и даже робким — найти подобные качества в магике, да еще и в ментальном, Эмиль даже не ожидал. По его мнению, надо было быть человеком жестким и неуступчивым, чтобы нести по жизни эту тяжесть.

О своем новом знакомом он узнал и еще некоторые интересные факты. Несколько лет назад Илескар задумал написать труд по проблемам ментальной магии, но для него одного работа оказалась неподъемной. В одном из разговоров с Эмилем он вскользь упомянул о своей задумке и высказал сожаление, что до сих пор не сумел реализовать ее, и Эмиль загорелся. Времени на то, чтобы заниматься научными изысканиями, у него совершенно не было, но он все же постарался освободить для этого несколько часов в день (правда, частенько эти часы приходились на ночное время). Илескар выглядел совершенно счастливым — еще бы, дело его сдвинулось, наконец, с мертвой точки, и сам император корпел над бумагами вместе с ним! Эмиль тоже был доволен: теперь он мог поспорить о ментальной магии с человеком, который точно знал, о чем говорит! В этих шумных спорах — а во время них Илескар преображался, исчезал робкий и тихий человечек, на смену ему приходил умный и остроязычный маг, которые не давал оппоненту спуску, — Эмиль отводил душу. Приятно было и то, что скаанец его совершенно не боялся. Илескар не пугался, когда Эмиль начинал, выйдя из себя в пылу спора, колотить кулаками по столам, а спокойно пережидал вспышку гнева, зная, что вскоре молодой император остынет. А ведь даже Альберт замирал и старался укрыться в неприметном уголке, когда на Эмиля находило.

Некоторое время Эмиль подумывал, чтобы предложить Илескару должность помощника гильдмастера, но вскоре решил, что скаанец для этой роли не подходит. Магик, который, не моргнув глазом, пережидал периоды его буйства, страшно робел перед непробиваемо-спокойным Тармилом и совершенно не умел управляться с людьми.

Приближалась весна. Сидя по ночам в своей спальне при свете одинокой свечи, с пером в руке, Эмиль все чаще переставал писать и оглядывался через плечо на огромную королевскую постель. Там в одиночестве лежала погруженная в сон Туве, и он, сам переставая дышать, прислушивался к ее дыханию. В эти минуты он думал, что его семейная жизнь — и не жизнь вовсе, а какой-то абсурд, и надо с этим что-то делать. В тех редких случаях, когда они с Туве пересекались во дворце, императрица вела себя так, как будто его не существовало рядом. То есть, она, конечно, делала то, что следовало делать при встрече с супругом — приседала в реверансе и позволяла поцеловать у себя руку, но не заговаривала с ним и через минуту переставала его замечать. Это действовало Эмилю на нервы, и каждый раз ему приходилось брать себя в руки и напоминать себе, что такую жизнь он выбрал для себя сам, и никто тут не виноват. Ничто не мешало ему взять себе в жены наинскую принцессу или хотя бы сестру Альберта — уж эти девушки не стали бы вести себя с ним как ледяные изваяния и наверняка были бы на седьмом небе от счастья.

Но долго так продолжаться не может, повторял он себе, склоняясь снова над наполовину исписанной страницей. По Эдесу, а следом и по королевству поползут слухи — плевать! — но долго ли выдержу я сам?..

Наконец, он, скрепя сердце, решился. За окнами ярко сияло мартовское солнце, но сегодня оно раздражало Эмиля, и он плотно задернул в своем кабинете занавесы. Убедившись, что более ничто ему не помешает, он послал слугу с приказом императрице немедленно явиться в кабинет.

Она появилась — как всегда горделивая, молчаливая, холодная. Присев в книксене, опустилась на стул, указанный ей Эмилем, чинно сложила руки на коленях. Голову она держала высоко и, как обычно, на супруга не смотрела. В глазах ее был лед. Эмиль подошел к ней и, сжав ее руку в своей, поцеловал ей пальцы. Туве не пошевелилась.

— Не бойся, — шепнул Эмиль и положил ладони на ее виски. Сердце в груди так и прыгало от волнения, и это было плохо: ментальному магику при творении магии надлежало быть спокойным. Эмиль попытался успокоиться и заставить себя думать о том, как наилучшим образом оградить себя от вспышки белой ненависти Туве, которая едва не ослепила его, когда он впервые в Скаане попытался проникнуть в ее разум. Боль непременно нарушит его сосредоточение, и тогда он может ошибиться… непростительно и страшно ошибиться.