Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

— Ах да, я и забыла. Ты у нас человек прямой и не выносишь лжи. Ты сам мне это сказал — как только пообещал, что никогда меня не покинешь, и как раз перед тем, как покинул меня ради другой.

— Это был не мой выбор. Ты клевещешь на меня, Конейль.

— Я клевещу на тебя? — прошипела она, и ее гнев тяжело навалился на Джезаля с другой стороны. — В чем же это, братец? Разве ты не бросил меня? Разве ты не нашел себе другую? Разве ты не украл у Делателя и его секреты, и его дочь?

Джезаль сгорбился, он чувствовал себя зажатым между двумя мощными силами, как орех в тисках.

— Ты помнишь Толомею?

Мрачное лицо Байяза окаменело.

— Да, я совершал ошибки, и до сих пор расплачиваюсь за них. Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней.

— Как это беспредельно благородно! — насмешливо фыркнула Конейль. — Не сомневаюсь, она упала бы в обморок от благодарности, если бы слышала тебя сейчас! Я тоже время от времени вспоминаю этот день. День, когда закончились древние времена. Как мы все собрались перед Домом Делателя, жаждая мести. Как мы пустили в ход все свое искусство и всю нашу ярость, но не смогли оставить даже царапины на тех воротах. Как ты шепотом звал Толомею в ночи, упрашивал ее впустить тебя. — Она прижала увядшие руки к груди. — И какие нежные слова ты ей говорил! Я и не подозревала, что ты знаешь такие слова. Даже я, со всем моим цинизмом, была растрогана. А Толомея? Разве могла такая невинная девочка отвергнуть тебя? Она открыла для тебя и ворота в дом своего отца, и собственное тело! И что же она получила в награду за свои жертвы, братец? За то, что помогала тебе, верила тебе, любила тебя? Должно быть, это была поистине драматическая сцена! Вы втроем там, на крыше. Глупая молодая девушка, ревнивый отец и тайный любовник. — Она горько рассмеялась. — Само по себе не лучшее сочетание, но редко оно приводило к столь печальному концу! Отец и дочь вместе падают с высоты на мост!

— Канедиас не жалел никого! — прорычал Байяз. — Даже собственного ребенка. На моих глазах он швырнул свою дочь с крыши. Мы сошлись в поединке, и я сбросил его вниз, охваченного пламенем. Так был отомщен наш учитель.

— О, великолепно! — Конейль захлопала в ладоши в притворном восторге. — Счастливый конец, который все так любят! Только скажи мне еще кое-что. Почему ты до сих пор оплакиваешь Толомею, а из-за меня не пролил и слезинки? Должно быть, тебе больше нравятся целомудренные женщины, да, братец? — Она изобразила самый наивный вид и похлопала ресницами, что выглядело странно и чужеродно на ее древнем лице. — Невинность! Самая мимолетная и бесполезная из всех добродетелей. Я на нее никогда не претендовала.

— Возможно, сестра, ты ею никогда и не обладала?

— О, это замечательно, мой старый возлюбленный, это очень тонко! Твой острый ум всегда доставлял мне удовольствие превыше всего остального. Кхалюль был более искусным любовником, но никогда не имел твоей страсти и дерзости. — Она яростно насадила кусок мяса на вилку. — Отправиться на край мира, в твоем-то возрасте! И выкрасть то, что нам запретил трогать наш учитель! Вот настоящая отвага!

Байяз презрительно усмехнулся через стол.

— Что ты знаешь об отваге? Ты всегда любила только себя, ты ничем не рисковала, ничего не отдала и ничего не совершила! Ты позволила всем дарам, которыми наделил тебя учитель, сгнить в небрежении! Можешь похоронить в пыли свои истории, сестра. Они никому не нужны, а мне меньше всех.

Двое магов в ледяном молчании буравили друг друга гневными взглядами, воздух тяжелел от закипающей ярости. Стул Девятипалого тихо заскрипел: северянин осторожно отодвинулся подальше от стола. Ферро напротив него хмурилась, на ее лице застыло выражение глубочайшего недоверия. Малахус Ки оскалился, не отрывая яростных глаз от своего учителя. Джезаль притих и старался не дышать, пока этот непонятный спор не закончился испепелением кого-то из присутствующих. Например, его.

— Ну что ж, — осмелился наконец заговорить брат Длинноногий. — Я хотел бы поблагодарить нашу хозяйку за превосходную трапезу…

Маги скрестили на нем безжалостные взгляды.

— И теперь, когда мы близки… к нашей конечной… э-э, цели… э-э… — Навигатор запнулся и уставился в свою тарелку. — Ладно, не обращайте внимания.

Ферро сидела голая, прижав одну ногу к груди, и ковыряла засохшую царапину на колене. Она хмурилась.

Она мрачно глядела на толстые стены комнаты и представляла себе огромную тяжесть этих древних камней. Она вспомнила, как вот так же смотрела на стены темницы во дворце Уфмана, как подтягивалась вверх, чтобы взглянуть через крошечное окошко и ощутить солнце на лице, как мечтала о свободе. Она вспомнила въедающееся в плоть железо на лодыжке и длинную тонкую цепь, гораздо более прочную, чем казалась с виду. Вспомнила, как билась с этой цепью, грызла ее зубами и тянула ногу до тех пор, пока кровь не потекла из-под разорванной кожи. Она ненавидела стены. Они всегда напоминали распахнутые челюсти капкана.

Так же мрачно она смотрела на кровать. Она ненавидела кровати, диваны и подушки. Мягкие вещи делают тебя мягким, а ей этого не нужно. Ферро вспомнила, как лежала в темноте на мягкой кровати, только что проданная в рабство. Она была еще девочкой, маленькой и слабой. Она лежала в темноте и плакала от одиночества… Ферро свирепо дернула засохшую корочку и почувствовала, как из-под нее сочится кровь. Она ненавидела ту слабую глупую девочку, позволившую поймать себя в ловушку. Она презирала память о ней.

Но мрачнее всего Ферро смотрела на Девятипалого. Тот лежал на спине среди скомканных покрывал, запрокинув голову и раскрыв рот: глаза закрыты, дыхание с тихим сопением вырывается из носа, одна бледная рука неловко откинута вбок. Спит как дитя. Зачем она трахалась с ним? И почему продолжает это делать? Ей вообще не следовало прикасаться к нему. Ей не следовало говорить с ним. Он ей не нужен, этот огромный уродливый розовый болван.

Ей никто не нужен.

Ферро говорила себе, что ненавидит все это, что ее ненависть никогда не утихнет. Но как бы она ни кривила губы, как бы ни хмурилась и ни расковыривала свои царапины, ей было трудно возродить в себе прежние чувства. Она взглянула на кровать, на темное дерево, освещенное тусклыми отблесками от углей в камине, на тени, колышущиеся на измятой простыне. А что изменится, если она ляжет здесь, а не на холодном широком матрасе в своей комнате? Кровать ей не враг. Она поднялась со стула, мягко ступая, подошла к кровати и улеглась спиной к Девятипалому, стараясь его не разбудить. Не ради него, разумеется.

Впрочем, она не желала объяснять свои действия.

Ферро отодвинулась назад, ближе к нему, где было теплее. Услышала, как он что-то пробурчал во сне, почувствовала, как он повернулся. Напряглась, готовая выпрыгнуть из постели, задержала дыхание. Рука северянина скользнула вдоль ее тела, и он пробормотал что-то ей в ухо — бессмысленные сонные звуки, — щекоча ее шею горячим дыханием.