Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

«Я понимаю, что, куда бы я ни направился, везде найдется какой-нибудь вонючий старый болван, пытающийся читать мне наставления».

Так Джезаль подумал; но он не собирался произносить это вслух. Память об инквизиторском практике, разлетевшемся на клочки перед его глазами, была еще до ужаса свежа. Тот хлюпающий звук, который издала лопнувшая плоть. Капли горячей крови, брызнувшие ему в лицо… Джезаль сглотнул и уставился на свои сапоги.

— Понимаю, — пробормотал он.

— Я не хочу сказать, разумеется, что великий король обязательно должен быть тираном, — продолжал бубнить Байяз. — Завоевать любовь простого народа всегда должно быть первым устремлением правителя, ибо это может быть достигнуто малыми средствами и притом продлится до конца жизни.

Такого Джезаль никак не мог пропустить, сколь бы опасен ни был старый маг. Байяз явно не имел практического опыта на политической арене.

— Какой прок от любви простонародья? И деньги, и солдаты, и власть — все у дворян!

Байяз закатил глаза.

— Слова ребенка, легко поддающегося на уловки и балаганные фокусы! Откуда берутся у дворян деньги, как не от налогов с крестьян? Кто их солдаты, как не сыновья и мужья простых людей? Откуда лорды черпают свою власть? Лишь из покорности вассалов, и ниоткуда больше. Когда крестьян охватывает серьезное недовольство, власть может исчезнуть в мгновение ока! Возьмем хотя бы случай императора Дантуса.

Байяз указал на одну из многочисленных статуй: одна рука ее была отломлена у локтя, а другая протягивала вперед пригоршню мусора, уже увенчавшуюся пышной шапкой из мха. На месте носа зияла грязная впадина, придававшая лицу императора Дантуса выражение вечного изумленного замешательства, как у человека, застигнутого врасплох при отправлении естественной нужды.

— Ни одного из правителей подданные не любили больше, чем его, — продолжал Байяз. — Дантус привечал любого как равного себе, он всегда отдавал беднякам половину доходов государства. Однако дворяне устроили против него заговор, нашли императору замену и бросили его в тюрьму.

— Да неужели? — буркнул Джезаль, уставившись на полупустую площадь.

— Однако народ не покинул любимого монарха в беде. Люди вышли на улицы и восстали, их невозможно было усмирить. Кого-то из заговорщиков схватили и повесили, тогда другие устрашились и сами вернули Дантуса на трон. Так что вы видите, мой мальчик: любовь народа — надежнейший щит правителя.

Джезаль вздохнул.

— По мне, постоянной поддержки лордов вполне достаточно.

— Ха! Их любовь дорого обходится и ненадежна, как переменчивый ветер! Разве вам, капитан Луфар, не доводилось бывать в Круге лордов на заседании открытого совета?

Джезаль нахмурился. Возможно, в болтовне старика было какое-то зерно истины.

— Ха! — снова фыркнул Байяз. — Такова любовь благородных. Лучшее, что с ними можно сделать, это разделять их и извлекать выгоду из их соперничества, заставлять их соревноваться за мелкие знаки твоей благосклонности, присваивать себе их успехи и прежде всего следить за тем, чтобы никто из них не стал слишком могущественным и не бросил вызов твоему величию.

— А это кто? — спросил Джезаль.

Одна из статуй была заметно выше всех прочих. Внушительного вида человек, в зрелых летах, с густой бородой и вьющимися волосами. Его лицо было привлекательным, но возле губ залегла суровая складка, а лоб пересекали морщины, говорившие о гордости и гневливости. С таким человеком лучше не шутить.

— Это мой учитель Иувин. Не император, но первый и единственный советник многих из них. Это он построил империю, и он же стал главным виновником ее падения. Великий человек, однако великие люди совершают великие ошибки. — Байяз задумчиво крутил в руке свой истертый посох. — Уроки истории следует знать. Ошибки прошлого должны совершаться лишь единожды. — Он мгновение помедлил. — За исключением тех случаев, когда нет другого выбора.

Джезаль потер глаза и окинул взглядом форум. Кронпринцу Ладиславу, возможно, подобная лекция и принесла бы какую-то пользу, хотя Джезаль сильно сомневался. Неужели ради этого его оторвали от друзей, лишили тяжким трудом заработанной возможности добиться славы и возвышения? Чтобы выслушивать здесь тоскливые рассуждения какого-то чокнутого лысого бродяги?

Он нахмурился: через площадь в их направлении двигалась группа из трех солдат. Вначале Джезаль следил за ними без интереса. Затем осознал, что солдаты глядят на него и на Байяза и идут прямо к ним. Он заметил и другую троицу, и еще одну — они подходили с разных сторон.

У Джезаля перехватило дыхание. Их оружие и доспехи старинного образца выглядели вполне готовыми к бою, что вселяло беспокойство. Фехтование — одно, но настоящая схватка, в которой можно получить серьезную рану или погибнуть, это совсем другое. Конечно же, тут нет никакой трусости, — любой встревожится, когда девять вооруженных людей совершенно явно направляются к тебе, и нет никаких путей для отступления. Байяз тоже заметил их.

— Похоже, нам приготовили встречу.

Девять солдат с суровыми лицами подошли вплотную, крепко сжимая в руках оружие. Джезаль расправил плечи и приложил все усилия, чтобы выглядеть грозным, но не встречаться ни с кем глазами, держа руки подальше от эфеса своей рапиры. Ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то из воинов занервничал и проткнул его клинком, подчиняясь порыву.

— Вы Байяз, — произнес их предводитель, коренастый мужчина с грязным красным пером на шлеме.

— Это вопрос?

— Нет. Наш господин, имперский легат Саламо Нарба, правитель Халциса, приглашает вас на аудиенцию.

— Приглашает? Да неужели? — Байяз окинул взглядом отряд солдат, затем посмотрел на Джезаля, приподняв бровь. — Полагаю, с нашей стороны было бы неучтиво отказываться, тем более что легат взял на себя заботу организовать для нас почетный эскорт. Ну что ж, ведите.

Если хочешь сказать про Логена Девятипалого, скажи, что ему было больно. Он тащился по разбитым булыжным мостовым и каждый раз, когда вес тела перемещался на разбитую лодыжку, морщился, хромал, охал и взмахивал руками, чтобы удержать равновесие.

Брат Длинноногий ухмылялся через плечо, глядя на это жалостное зрелище.

— Как твои раны сегодня, мой друг?

— Болят, — пропыхтел Логен сквозь сжатые зубы.

— И все же, как я подозреваю, тебе доставалось и больше.

— Хм…

Старых ран у него хватало. Большую часть жизни он провел, испытывая боль, пока выздоравливал, всегда слишком медленно, после очередной схватки. Логен вспомнил свою первую настоящую рану: порез через все лицо, полученный от шанка. Тогда он был стройным пятнадцатилетним юношей с нежной кожей, девушки из их деревни засматривались на него. Логен прикоснулся к лицу большим пальцем и нащупал старый шрам. Он помнил, как отец прижимал повязку к его щеке в задымленном зале, как было больно и как хотелось кричать, но он лишь закусывал губу. Мужчины терпят молча.