Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

Жрец поджал губы, погладил бороду, потом глубоко вздохнул.

— Есть пословица: заблудившийся в пустыне берет воду у того, кто ее предложит. Я согласен на ваши условия. Как только освободят храм, мы начнем копать ваши канавы, таскать ваши камни и носить ваши мечи. Кое-что лучше, чем ничего; к тому же, как вы сказали, вместе у нас есть шанс победить гурков. Чудеса порой случаются.

— Так говорят, — подтвердил Глокта, опираясь на трость и с усилием поднимаясь на ноги. Его рубашка промокла от пота и липла к спине. — Я слышал об этом.

«Но ни разу не видел».

Когда Глокта вернулся к себе, он растянулся на подушках, запрокинул голову, приоткрыл рот, давая отдых ноющему телу.

«В этих самых покоях раньше обитал мой прославленный предшественник, наставник Давуст».

Комнаты были просторные и хорошо обставленные. Возможно, когда-то они принадлежали какому-то дагосканскому принцу, или коварному визирю, или смуглой наложнице — до того, как туземцев вышвырнули в пыль и грязь Нижнего города.

«Это гораздо лучше, чем мой убогий клозет в Агрионте. Но, как известно, здесь иногда пропадают наставники инквизиции».

Окна с одной стороны выходили на север, к морю, на самый крутой склон горы, а с другой — на пышущий зноем город. Все окна закрывались массивными ставнями. Снаружи была голая скала, отвесно уходящая вниз к острым камням и бурлящей соленой воде. Дверь толщиной в шесть пальцев была проклепана железом, снабжена тяжелым замком и четырьмя мощными засовами.

«Давуст принял меры предосторожности, и, похоже, не без причин. Как же убийцы сумели проникнуть внутрь? И куда они потом спрятали тело?»

Его рот искривился в усмешке.

«А куда они спрячут мое, когда явятся за мной? Врагов у меня становится все больше: высокомерный Вюрмс, педантичный Виссбрук; купцы, из-за меня теряющие прибыль; практики, служившие Харкеру и Давусту; туземцы, имеющие достаточно причин ненавидеть любого, кто носит черное; мои старые противники гурки, разумеется. И все это при условии, что его преосвященство не занервничает из-за отсутствия результатов и не решит заменить меня кем-либо другим. Пошлют ли сюда кого-нибудь искать мой изувеченный труп, хотел бы я знать?»

— Наставник…

Чтобы открыть глаза и приподнять голову, потребовалось огромное болезненное усилие. После напряжения последних нескольких дней болело все тело. Шея при каждом движении щелкала, словно ломающийся сучок, спина окостенела и стала хрупкой как стекло, нога то мучительно болела, то немела и дрожала.

В дверях, склонив голову, стояла Шикель. Царапины и синяки на ее смуглом лице уже зажили, и от тяжких испытаний, перенесенных ею в подземельях Цитадели, не осталось и следа. Однако она никогда не смотрела в глаза Глокте — только в пол.

«Некоторые раны заживают долго или не заживают никогда. Уж я-то знаю».

— В чем дело, Шикель?

— Магистр Эйдер прислала вам приглашение пообедать с ней.

— Вот как, неужели?

Девушка кивнула.

— Ответь, что я с почтением принимаю ее приглашение.

Глокта посмотрел, как служанка выходит из комнаты, мягко ступая босыми ногами и наклонив голову, затем снова обмяк на подушках.

«Даже если завтра я исчезну — что ж, я спас хотя бы одного человека. Возможно, моя жизнь была не только пустой тратой времени. Занд дан Глокта, щит беззащитных. Может ли быть слишком поздно для того, чтобы стать… добрым человеком?»

— Прошу вас! — визжал Харкер. — Пожалуйста! Я ничего не сделал!

Он был крепко привязан к стулу, и его движения были ограничены.

«Зато его глаза открыты».

Взгляд инквизитора метался взад-вперед по инструментам Глокты, поблескивавшим на изрезанной столешнице в ярком свете лампы.

«О да, ты лучше многих других понимаешь, как это работает. А ведь знание подчас спасает от страха. Но не здесь. Не сейчас».

— Я ничего не знаю! — выл Харкер.

— Это уж мне судить, что вы знаете, а чего не знаете. — Глокта вытер потное лицо. В комнате было жарко, как в кузнице, и тлеющие в жаровне угли усугубляли положение. — Если что-то пахнет ложью и по цвету похоже на ложь, разумно предположить, что это и есть ложь. Вы со мной не согласны?

— Прошу вас! Мы с вами на одной стороне!

«Так ли? Действительно ли это так?»

— Я говорил вам только правду!

— Возможно, но недостаточно.

— Пожалуйста! Мы же все здесь друзья!

— Друзья? По моему опыту, друг — это знакомый, который пока не успел тебя предать. К вам это относится, Харкер?

— Нет!

Глокта нахмурился.

— Так значит, вы наш враг?

— Что? Нет! Я просто… Я просто… Я хотел знать, что произошло! Вот и все! Я не хотел… пожалуйста!

«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Я устал это слушать».

— Вы должны мне поверить!

— Я должен только одно: добиться ответа.

— Так задавайте ваши вопросы, наставник, умоляю вас! Дайте мне возможность посодействовать вам!

«О, надо же, твердая рука больше не кажется нам самым действенным средством?»

— Задавайте ваши вопросы, и я сделаю все, что могу, чтобы ответить на них!

— Хорошо. — Глокта взгромоздился на край стола, вплотную к крепко связанному узнику, и посмотрел на него сверху. — Превосходно.

Лицо и руки Харкера покрывал густой загар, но все остальное тело было бледным, как у слизняка, с островками густых черных волос.

«Не слишком соблазнительное зрелище. Но могло быть и хуже».

— Что ж, тогда скажите мне вот что: для чего мужчинам соски?

Харкер моргнул. Потом сглотнул. Поднял голову и посмотрел на Инея, но не дождался помощи: альбинос молчал и смотрел неподвижным взором. Его белую кожу над маской усеивали бисеринки пота, а взгляд розовых глаз был тверже алмаза.

— Я… боюсь, я не совсем вас понял, наставник.

— Ну разве это сложный вопрос? Соски, Харкер, соски у мужчин. Для какой цели они служат? Вы никогда не задумывались над этим?

— Я… я…

Глокта вздохнул.

— В сырую погоду они болят, потому что их натирает одежда. В жару они болят, потому что высыхают. Некоторые женщины по непостижимым для меня причинам любят играть с ними в постели, словно эти прикосновения могут принести нам что-то, кроме раздражения.

Глокта потянулся к столу — расширенные глаза Харкера следили за каждым его движением — и медленно скользнул пальцами по рукоятке щипцов. Он поднял инструмент и принялся внимательно разглядывать; остро заточенные края сверкали в ярком свете лампы.

— Соски, — бормотал он, — для мужчины только помеха. Знаете, что я вам скажу? Если не принимать в расчет отвратительные шрамы, я о своих нисколько не жалею.

Он ухватил сосок Харкера и резко потянул к себе.

— А-а! — закричал бывший инквизитор. Стул под ним заскрежетал от его отчаянных попыток вывернуться. — Нет!