Норман Хьюз - Сердце врага

Но у каждого кувшина рано или поздно находится хозяин.

Почувствовав напряжение, скульптор смущенно шмыгнул носом.

— Знаешь, я терпеть не могу, когда на меня кто-то сердится. Это отравляет мне настроение. Давай начнем сначала, не возражаешь? Может со второго захода у нас лучше получится?.. — Он встал, держась за столешницу (сказывалось выпитое под жарким солнцем вино), церемонно поклонился. — Мое имя — Тальер Камнерез, любезная госпожа. Всегда к твоим услугам. Скульптуры, идолы для святилищ и домашних молелен, камеи, надгробия…

— Вот-вот, особенно последнее!

— Ничего забавного не вижу — для женщины, которой жить-то, возможно, осталось не больше одной луны. Самое время позаботиться о надгробии, не находишь? Или у тебя совсем нет денег?

Последнее предположение привело скульптора в отчаяние. Комично округлив глаза, он уставился на наемницу. Та несколько мгновений колебалась, не перерезать ли маленькому ублюдку горло, но…

Палома усиленно пыталась сохранить серьезность — и все же ей это не удалось. Она расхохоталась, с наслаждением ощущая, как отлетает прочь тяжесть этого дня и смурная завеса развеивается в дым.

— Хорошо, — послышался голос у нее за спиной. — Месьор сказал, если тарантиец до сих пор жив и здоров, то госпожа Удача явно на его стороне. За это стоит выпить!

Приветственно хлопнув скульптора по плечу, над ними навис Конан. Палома чуть отодвинулась, чтобы взглянуть на него снизу вверх. На стол северянин осторожно опустил пузатый глиняный кувшин.

Затем стражник махнул рукой, все так же не дожидаясь приглашения, и темнокожий раб выскользнул из-за зеленой изгороди, торжественно волоча третье кресло. За ним показался еще один — с подносом, где высилась гора спелых фруктов, какие-то легкие закуски и серебряные кубки.

Палома с подозрением оглядела все это великолепие.

— По какому поводу пир?

Тальер, не мучаясь излишними сомнениями, с жадностью накинулся на еду, повелительным жестом ткнув в свой бокал, который тут же был наполнен до краев.

— Разве для этого нужен повод? Радуйся жизни, пока можешь, таков мой девиз!

— Отлично сказано, — поддержал его Конан, выжидательно косясь на Палому. Та пожала плечами и крохотным серебряным ножиком аккуратно принялась нарезать на дольки яблоко.

— Сколько всего стражников на службе у Месьора?

Этот неожиданный вопрос явно застал северянина врасплох.

— Восемнадцать, — ответил он наконец.

— Тогда, во имя Неба, почему я все время вижу тебя одного?

Скульптор захохотал.

— Вот, медведь, уела она тебя! А ты-то считал себя неотразимым… Ну, скажи честно?

В глазах киммерийца мелькнула тень досады.

— Уж не чета тебе, комар! Вспомни, кто в «Серебряной луне» получил подносом по голове от танцовщицы?

Тальер замахал руками, обвиняя приятеля в подлых интригах и покушении на его славное имя, на что Конан тут же поспешил с новыми подробностями давней истории… Палома с все возрастающим недоумением следила за этой перепалкой. Что общего может быть у проныры-камнереза с воином-северянином? В их дружеской болтовне не чувствовалось притворства, хотя ее по-прежнему не оставляло подозрение, что вся эта сцена затеяна специально для нее. Но с какой целью? Или просто Коршен со своими постоянными заговорами потихоньку сводит ее с ума?

Наконец, словно лишь сейчас вспомнив о присутствии девушки, стражник обернулся к ней.

— Кстати, Месьор распорядился насчет швеи. Она будет ждать в твоих покоях до вечера.

Отлично. Скромный дорожный гардероб, который был у нее с собой, явно не подходил для Дворца, так что Палома оценила заботу своего гостеприимного хозяина. Знать бы еще, что стоит за этой щедростью…

— Как я смогу отблагодарить Месьора за заботу?

— О! — Маленький скульптор поспешил наполнить ее кубок. — Наш господин щедр с теми, кто исполняет его волю. Он дал мне приют и возможность творить, когда злодейкой-судьбой я был низвергнут на самое дно… доброта его, воистину, не знает границ. Хотя, видит Митра, порой он расточает ее на недостойных!

— Ты — жалкий завистник, Тальер, — засмеялся Конан, заговорщически улыбаясь Паломе. — Ему, видите ли, хочется быть единственным… Но, Кром свидетель, Ниано не так уж плох, что бы ты ни говорил о нем!

— Ниано? Кто это?

— Пф-фу! — Подвижная мордочка скульптора изобразила высшую степень презрения. — Как я могу завидовать этому жалкому подмастерью? Его мозаики — это же сущее недоразумение. Eq-ли бы ты, неотесанный деревенщина, хоть раз побывал в тарантийском храме Тысячи Лучей, или хотя бы в Бельверусе, в святилище Меча Митры… Да ты бы лишний раз и не взглянул на его жалкие потуги!

— Не знаю, по-моему, он неплохой парень. — Конан пожал широченными плечами. — Ну, а Силенций-то тебе чем не угодил?

— Этот осипший петух?! — Маленький скульптор так и взвился на месте, едва не опрокинув кувшин. — Да он трех нот подряд не возьмет, чтобы четыре раза не сфальшивить!

— Имир и ледяные демоны! — Северянин закатил глаза. — И это люди искусства! Готовы глотки друг дружке перегрызть — и все ради чего? Чтобы доказать, кто из них лучше понимает прекрасное… У нас, у воинов, с этим, по крайней мере, проще. — Он подмигнул Паломе.

— Определенно, — согласилась она. — А что, те парни и впрямь так плохи?

— Шутишь! Этот комар просто ревнует. Насчет мозаиста не скажу, для меня их картинки — темный лес. Зато от женщин нет отбоя, так и вешаются на него.

— А музыкант?

— Слишком богат, — вынес Конан приговор. — Это, как ты сама понимаешь, еще больший грех.

Она понимающе кивнула.

— Разумеется. Художник должен быть нищ и уродлив. Так они говорят. Но при этом имеют в виду всех остальных — кроме себя, конечно же!

Камнерез нахохлился, со злостью уродуя ножом яблоко. Неожиданно, приглядевшись, Палома заметила, что на очищенной стороне плода проступили знакомые черты. Ого! Конан — как живой, только в совершенно карикатурном, гротескном виде, но похож… до чего же похож!

— Помилосердствуйте, о мастер! — взмолилась она, завидев, что Тальер потянулся за новым яблоком. — Клянусь, я больше и слова не скажу против вашего искусства!

— То-то же! — Он удовлетворенно погрозил ей пальцем, вручая первый портрет северянину. Тот несколько мгновений смотрел на него, затем решительным движением затолкал в рот и захрумкал, довольный.

— Вот. Судьба всякого шедевра, — горестно констатировал скульптор.

Смеясь, Палома разлила вино по кубкам. Умышленно или нет, но этим двоим удалось отвлечь ее от грустных мыслей, и она была им благодарна. Однако, стоило ей заикнуться об этом, как наемнице пришлось горько пожалеть о своих словах.

— Слова ничего не весят на весах Митры. Только добрые деяния могут склонить чашу, — со жреческой напыщенностью провозгласил камнерез. — Ты в долгу передо мной, женщина, и настал час расплаты.