Марина Дяченко - Шрам

Уворачиваясь из-под неловких атак, небрежно отбивая сильные, но неточные удары, Солль вертел головой в поисках Тории; увидев в толпе её бледное, почти безучастное лицо, он и сам предпринял атаку — и студент не успел даже сообразить, что происходит. Солль эффектно задержал остриё у самой его груди; публика восторженно завопила, только высокий седой постоялец хранил бесстрастие.

Так повторялось вновь и вновь — студент мог умереть уже раз десять, но господин Солль тянул удовольствие, играя с юношей, как кошка с мышонком. Тот метался, размахивая шпагой; камушки разлетались из-под пыльных башмаков, а враг был, как тень — неотлучен и недосягаем, и ни на секунду не умолкал нарочито менторский, ядовитый голос:

— Так? А-а, вот так… Что вы вертитесь, как уж на сковородке? Повторить… Ещё повторить… Э-э, да вы ленивый, нерадивый ученик, вас надо наказывать… Р-раз!

После каждого «р-раз» следовал несильный укол — куртка студента, разорванная в нескольких местах, висела лохмотьями, пот заливал перекошенное лицо.

Когда противники вновь встали друг против друга, студент выглядел измученным и растерянным; Солль даже не запыхался. Глядя в несчастные, полные бессильной ненависти глаза противника, Эгерт ощущал свою полную власть — ленивую, неспешную власть, которой даже и пользоваться не стоит — только обладать.

— Страшно? — спросил он шёпотом и тут же прочитал в глазах ответ — да, страшно, это страх перед ним, Эгертом, чья шпага, подобно змеиному жалу, направлена бедняге в грудь… Противник беззащитен перед Соллем, он уже не противник, а жертва, и ярость уступает место тоске, и впору просить о помиловании — только вот гордость не велит…

— Пощадить тебя? — Эгерт улыбнулся краем рта. Он ощущал страх студента всей кожей, и чувство это сладко щекотало нервы — тем более, что в глубине души Солль давно уже решил не наказывать парня слишком строго.

— Пощадить? А?

Тоска и страх толкнули студента на новую безнадёжную атаку, и надо же было случиться, чтобы ботфорт Солля, угодив в оставленную дождём лужицу, потерял твёрдую связь с землёй. Ноги великолепного Эгерта разъехались, как копытца новорождённого телёнка, Солль едва удержал равновесие — и шпага студента, задев плечо гуарда, срезала эполет. Гордый воинский атрибут повис на одной нитке, подобно дохлому пауку, а толпа — проклятая толпа, она всегда на стороне победителя! — разразилась радостными воплями:

— А-а, Солль, получил!

— Держи-держи, отвалится!

— Браво, студент! Проучи! Всыпь!

Гуардов, замеченных в подлости и трусости, изобличённых в предательстве, изгоняли из полка, предавая перед этим позорной казни — публично срезая с плеча эполет. Сам того не ведая, студент нанёс Эгерту тяжкое оскорбление; Солль видел, как переглядывались, усмехались, перешёптывались его товарищи — ай-яй-яй…

Дальше всё произошло мгновенно, на одном вдохе.

Не помня себя от ярости, Эгерт кинулся вперёд; студент, нелепо вскинув шпагу, шагнул ему навстречу — и замер, не сводя с гуарда удивлённых глаз. Остриё фамильной шпаги Соллей показалось у него из спины — не блестящее, как обычно, а тёмно-красное, почти чёрное. Постояв секунду, студент сел — неуклюже, так, как и сражался. Стало тихо — слепец решил бы, что на заднем дворе трактира нету ни души. Студент тяжело опустился на истоптанный песок, и неимоверно длинный Соллев клинок выскользнул, как змея, у него из груди.

— Напоролся, — громко сказал лейтенант Дрон.

Эгерт стоял, опустив окровавленную шпагу, и тупо смотрел на распростёртое перед ним тело; толпа зашевелилась, пропуская Торию.

Она шла осторожно, словно по проволоке; не замечая Солля, приблизилась к лежащему юноше — на цыпочках, будто боясь разбудить:

— Динар?

Молодой человек не отвечал.

— Динар?!

Толпа расходилась, пряча глаза. Из-под тёмной куртки лежащего расползалось бурое пятно; вполголоса причитал хозяин гостиницы:

— Вот они, поединки-то… Известно, кровь молодая, горячая… Мне-то что теперь… Что мне теперь, а?

Солль сплюнул, чтобы избавиться от металлического привкуса во рту. Светлое небо, до чего глупо всё вышло!

— Динар?!! — Тория просительно заглядывала лежащему в лицо.

Дворик пустел; уходя, высокий седой постоялец бросил в сторону Солля внимательный, с непонятным выражением взгляд.

Студента похоронили на деньги города — поспешно, однако вполне достойно. Город был обеспечен сплетнями на целую неделю; Тория обратилась с жалобой к бургомистру, и тот принял её — но только для того, чтобы выразить соболезнование и развести руками: дуэль происходила по всем правилам, и, хоть безумно жаль погибшего юношу — но разве не сам он вызвал господина Солля на поединок? Увы, дорогая госпожа, сей прискорбный случай никак нельзя назвать убийством; господин Солль неподсуден — он дрался на поле чести и, в свою очередь, тоже мог быть убит… А если покойный господин студент не носил оружия и не владел им — так это несчастье господина студента, но никак не вина лейтенанта Солля…

Со дня поединка прошло четыре дня, три дня прошло после похорон. Серым ранним утром Тория покидала город.

Неделя пребывания в Каваррене положила на её лицо чёрные траурные тени. Котомка студента оттягивала руку, когда она сама, без посторонней помощи, брела к ожидающему у входа экипажу; глаза, угасшие, окружённые тёмными кольцами, смотрели в землю — и потому она не сразу узнала человека, любезно откинувшего подножку кареты.

Чьи-то руки помогли ей забросить котомку на сиденье; механически поблагодарив, Тория подняла глаза и лицом к лицу встретилась с Эгертом Соллем.

Эгерт давно караулил невесту убитого им студента — сам до конца не зная, зачем. Возможно, ему хотелось извиниться и выразить сочувствие — но вероятнее, что навстречу Тории его толкала некая смутная надежда. Сам обожающий риск и опасность, он привык легко относиться к смерти, своей и чужой; что же может быть естественнее — разве победитель не вправе рассчитывать на долю наследства, оставленного побеждённым?

И Тория встретилась с Эгертом глазами.

Он готов был к проявлениям гнева, отчаяния, ненависти; он заготовил подобающие случаю слова, он собирался даже снести пощёчину от её руки — но то, что он увидел в по-прежнему прекрасных, хоть и убитых горем глазах Тории, отбросило его прочь, как удар пудового кулака.

Девушка смотрела на Солля с омерзением, холодным, гадливым, лишённым злобы — и от этого особенно страшным. В ней не было ненависти — но казалось, что её сейчас стошнит.

Эгерт сам не помнил, как ушёл — или убежал — прочь, долой с глаз, чтобы никогда больше не видеть, не встречаться, не вспоминать…

А спустя ещё день он сидел в «Верном щите» — мрачный, подавленный и злой. Карвер вертелся рядом, весело болтая попеременно о вепрях и о женщинах — традиционные кабаньи бои не за горами, будет ли отец выставлять Красавца, Мясника и молодого Боя? Кстати, о Солле спрашивала прекрасная Дилия, жена капитана, а пренебрегать ею просто опасно — отомстит… И с какой стати Солль, ставший в городе главным событием недели, отравляет унынием светлые дни такой неповторимой жизни?!