Игорь Мерцалов - Земля Забытых Имен

Теперь о матери могли рассказать только старые слуги, но они не умели этого делать так хорошо, как отец, и, обнаружив это, Нехлад с грустью понял, что эпоха их с Зовишей родителей безвозвратно ушла в прошлое.

Чаша памяти — в ней горечь полынная…

Славиры и в Деревле, и в Нароге хоронят усопших в заповедных рощах, сажая над могилой дерево. Древний обычай требовал укладывать тела лицом на восток и непременно в позе младенца в материнской утробе, чтобы ушедшему проще было возродиться.

Однако теперь уже мало кто, кроме волхвов, помнит о заблуждениях предков. Каждый славир знает, что душу ждет после смерти великий суд и служение богам либо рабство у демонов. Уже много поколений славиров кладут покойников в могилы распрямленными — в знак того, что они открыто встречают посмертную судьбу. А деревья — покровители рода теперь лишь указывают, что человек прожил честную жизнь и оставил по себе добрую память.

Когда-то славиры хоронили вместе с покойными вещи, которые могли понадобиться им в загробном мире. Нужно же человеку охотиться в райских кущах, пока он ждет перерождения!

Однако сегодня все, даже переселенцы из Деревли, понимают, что предки ошибались.

Предки ошибались… страшноватые слова, леденящие кровь! Однако же нельзя не признать правоту волхвов, которые говорят, что перерождения душ больше не существует. Племя славиров растет, и откуда бы взялись тогда новые люди, если одни и те же души в каждом поколении возрождаются? И как бы могли старые души творить новые дела?

Не вещи делают человека, но человек вещи. Если отнять у охотника копье — разве перестанет он быть охотником и не сделает себе новое? Так нужно ли охотнику копье, когда он предстает перед судом богов?

И главное — копье ли будет отвечать за кровь, которую пролило?

Так говорят волхвы: наг человек предстает перед богами. Вот некто: был простым охотником, потом взял в руки меч и сделался знатным боярином, а после оступился на жизненном пути и скитался изгнанником, потом разбойником и вором, а окончил жизнь умудренным волхвом, постигающим знамения богов. Что же душе его нести на суд? Копье и меч, посох, нож и книгу? Нет — только сердце свое, а вещи, подобно ветхим одеждам, останутся далеко за спиной, в мире живых, для которых и созданы.

Кладбищенская роща была тиха и дремотна.

— Здравствуй, мама, — произнес Нехлад, встав подле памятной рябины, и надолго замолчал. Слова теснились в голове. — Пришел сказать тебе спасибо: как будто бы налаживается все у нас. Верю, это вы с отцом нам помогаете оттуда. Ну и князю, конечно, спасибо, а еще, думаю, Велимиру. Наверняка это он убедил Брячислава пособить нам, отсрочки дать… Ну вот, опять на старое свернул, — перебил он себя с улыбкой. — Шел-то к тебе совсем с другими мыслями, а сам опять о делах да о делах. А надо о главном. Хотя, боги свидетели, не знаю, как начать…

Вновь он помедлил, потом решительно поднялся на ноги и заявил:

— Я принял решение! Ты, наверное, уже знаешь какое. Конечно, ведь в свите Моревы [32] По мнению славиров, свиты богов состоят из праведных душ, которые помогают богам присматривать за порядком во вселенной. нет тайн… Ты знаешь мои сны и мечты. Мои тревоги. Ты знаешь, почему мне нет покоя. Мама! Помоги разобраться! — воскликнул он. — Ведь все возможно. Надо только работать не покладая рук — и уж при поддержке князя мы сравняемся со Стабучью. И никуда Ярополк не денется — выгодно ему будет связать свой род с нашим, потому что мы теперь под опекой Могуты, а на стабучан в Нароге как на отщепенцев смотрят. Ну ведь правда же, все возможно! Только сделать так, чтобы ему выгодно стало выдать за меня Незабудку…

Нехлад замолчал, закрыв глаза.

— Почему сны не прекращаются? — глухо спросил он. — Почему, когда я думаю о Незабудке, мне представляется неземное счастье — но не покой? И зачем мне снится та, третья — ведь никаких чувств к ней, кроме жалости, нет в моем сердце. Любовь и ненависть — это первые две… Еще прислушавшись к себе, он усмехнулся:

— Я ведь хочу отомстить Ашету, и только на этом пути мне чудится покой. Но разве не лучше жить по-человечески, добиться руки любимой? Помоги мне разобраться…

Сны! Они по-прежнему не отпускали, и среди повседневных забот, которыми Нехлад поначалу старался занять все свое время, мысль неизбежно возвращалась к ночным видениям.

Бывали сны о Незабудке — светлые, но тревожащие. Чаще всего прекрасная целительница являлась ему сидящей с гуслями на той скамье в саду, где он впервые увидел ее. Она поднимала взор, замечала его, и нежное лицо ее озарялось улыбкой. Но вдруг падала на девушку тень, и округлялись от ужаса ее глаза…

Это, конечно, были мечтания.

Столь же настойчивы были сны об упырице — и странным образом похожи. Только вместо сада был заповедный лес, и не пела ведьма, а молча бродила, поджидая Нехлада. И когда замечала его — тоже улыбалась…

Только вот разобраться в этой улыбке было сложно. В ней сквозило и жестокое обещание навлечь смерть и тлен, как в том сне, что поверг его в ужас в Ашете, и вызов: ну же, останови меня! — и… что-то еще. какая-то надежда…

Это были сны-воспоминания.

А иногда он видел во снах башню над морем огня, и легкие раздирал угар, и рябило в глазах от клочьев пепла… а девушка, стоящая у окна, тоже поворачивалась к нему и молча молила о чем-то…

И в этих снах, самых туманных и неразборчивых, происходило иногда что-то новое — к сожалению, столь же непонятное.

Башня Скорби — он не сразу узнал ее, ибо она стояла не на руинах инее роскошном Хрустальном городе во дни величия, а посреди темной пустыни, под багровым небом, затянутым рваными тучами.

Нехлад никогда не видел пустыни. Слышал о них, но, пожалуй, не представлял. Однако теперь сразу и без сомнений уверовал, что это место страшнее великих и кровожадных пустынь, о которых повествуют харажские путешественники.

Дул ветер, шелестел песок, просеиваясь сквозь острые камни, и тучи пыли вздымались, заплетаясь смерчами. Трепетали сухие ветви редких полумертвых кустарников. Верхнее окно в башне светилось, и хрупкая фигурка царевны чернела в нем. А вокруг башни бродили отвратного, невозможного вида чудовища.

Нехлад спрашивал царевну:

— Чего ты хочешь от меня? Зачем снишься?

Но ни разу не услышал даже звука в ответ.

Потом сон уносил его вниз, и там взору его открывались залы, где в красном свете чадящих факелов стояли, сидели, лежали не десятки даже, а сотни тел, густо, плотно, навалившись друг на друга, вжавшись в стены… Закутанные в тоги или одетые в туники мужчины и женщины. Тела! Они не были мертвы, но и назвать их живыми язык не поворачивался. Пустые глаза смотрели сквозь Нехлада, руки были теплыми, но не отзывались на прикосновения. Так было в каждой комнате, в каждом переходе…