Александр Зорич - Первый меч Бургундии

Если бы кто-то следил за этими серпентирующими руками со стороны, этому кому-то наверняка бросилась бы в глаза удивительная подвижность суставов. Такая, что намекает на полное их отсутствие или временное упразднение.

Руки-змеи обтекли ребра, плечи Карла, выгнулись скобами вокруг головы Карла, затем змеиные головы вновь обратились ладонями и схлопнули голову Карла с обеих сторон с такой силой, словно намеревались сделать из его черепа корж для "наполеона". Они проделали это так быстро, что потраченного ими времени губам Карла не хватило на то, чтобы оформить в звук последнее слово.

Громовые раскаты ввалились звучной лавой в уши Карла, барабанные перепонки загудели наковальнями, волосы схватились трескучей сеткой миниатюрных молний. Воздух наполнился озоном и тишиной, кольнуло под сердцем и Карл стёк вниз по телу Жануария, надолго отсоединившись от реальности в той позе, в какой Рембрандт запечатлел блудного-преблудного сына.

- Уговорил, малыш. Будет тебе письмо, - тяжело дыша сказал Жануарий.

Герцог завалился набок.

Три раза после ранения, пару раз после ночи в женском обществе и один раз спьяну Карл просыпался в чужом, инаковом и до мелочности многозначительном мире. Когда сорокалетний, то есть почти сорокалетний Карл открыл глаза, он снова оказался в комнате Мартина. Сумерки наступали стремительной маньчжурской конницей.

Жануария уж и след простыл, дверь была притворена, но не заперта. К счастью, воспоминания о дурной сцене с рукоприкладством попрятались, словно кухонные тараканы от лампочки Ильича.

"Ну и хорошо", - пробурчал Карл, стыдясь того, что не чувствует никакого, почти никакого стыда и вообще почти ничего не помнит. Как принято описывать такую памятливость в беседах - "лишь в общих чертах".

Он встал поначалу на четыре, потом на три и наконец на две. Посмотрел в сторону окна, в створках которого шептал ветер, и тряхнул головой. Очень больно.

Первым его желанием было немедленно уйти. Вторым - остаться, причем остаться надолго. Буридановым ослом протынявшись среди зимней сумеречной синевы и холодных предметов, Карл набрел на канделябр с четырьмя свечами, который сильно смахивал бы на менору, если б свечей было пять. Когда, протрещав положенное время, свечи занялись, Карл запер дверь на засов.

Тайник с рисунками Карл нашел очень быстро.

Их было что-то около двадцати. Судя по подписям и по ходу руки, которая становилась всё тверже и вместе с тем всё расхлябанней, хронологически все они умещались в полтора года.

Мартин рисовал свинцовым карандашом, который не стереть, не слизнуть и не смахнуть, а потому все "неправильные" линии, все тупики, где пробуксовывала художественная мысль, были видны, словно линии и бугорки на ладони старца. Карл поставил канделябр на пол и сел, облокотившись спиной о комод.

Полю-Антуану не померещилось - Мартин рисовал в основном, только, единственно Карла, герцога Бургундского. Или, во что никак не верилось, сохранял только рисунки, на которых герцог был представлен не менее чем тенью - был там, кстати, и такой.

От портрета, который не столь уж давно выкатился из-под кисти Рогира, любой из рисунков отличался как ложка от вилки. И не потому что был хуже выполнен технически, хотя это и верно. Он, Карл, был в карандаше Мартина совсем не таким, каким у Рогира. Он был таким, каким показывался сам себе в зеркале, случайно попавшемся на стене, где зеркало раньше не висело. Таким, как в описаниях наблюдательных людей, о существовании которых ты не подозреваешь.

Час или полтора Карл перекладывал и пересматривал листы из тайника. Его внутренние часы уже показывали полночь следующего дня. Но шарканье и топтание за дверью возвещало ещё только текущий ужин.

Интересное дело - ни одного места, ни одного предмета из тех, что окружали его лицо на отдельных рисунках, он узнать не смог.

Как будто Мартин, затаившись в клочьях тумана его босхианских сновидений, писал с натуры самые скандальные сюжеты. Как и ожидал Карл, много было соколов. Восемь из двадцати рисунков представляли его почти в одном и том же ракурсе. Но в этом "почти" тикала бомба с точнейшим часовым механизмом. Карл построил листы в ряд и тут ему стало немного не по себе. Создавалась некая иллюзия того, что Мартину удалось отрезать секунду от бытия Карла, затем разъять её на восемь последовательных частей и зарисовать каждую в отдельности, отразив все микродвижения, все ничтожные перемены, которые произошли в облике Карла за эти доли секунды. Карл подпер щеку ладонью - ничего себе!

- Монсеньор Карл, я записал письмо, как Вы просили! - смиренный голос Жануария.

Карл, выброшенный на берег кротким прибоем, шелестевшим свинцовым карандашом позади его профиля, вздрогнул, словно институтка, застигнутая за мастурбацией.

- А, значит все-таки записал! Что значит уметь просить, - вполголоса заключил Карл и поковылял к двери.

- Монсеньор, делайте скидку.

- Что еще за скидку?

- Что это все-таки писал я, а не Мартин.

- Не понял, что значит "а не Мартин"? Как это понимать?

- Видите ли, монсеньор, писать словами гораздо легче, чем писать предметами. Но и получается гораздо хуже. Тяжело переводить без потери смысла.

- И много потерялось?

- Я старался, чтобы было как можно буквальней. Но все равно, чувствую, получилось не ахти. Поэтому кое-где я давал фразы из оригинала. На полях.

- Ладно, кончай, - Карл буквально вырвал из рук Жануария лист, структурированный пешими колоннами рукописных букв. По его лицу пробежала судорога нетерпения.

Жануарий, который поначалу предпринимал попытки перископически изогнувшись заглянуть внутрь, за спину герцогу, расстался с ними и поспешил оставить герцога в одиночестве. Он помнил - с огнем играть куда безопасней.

"Мартин Карлу привет!

Мои приемные родители, Гвискар и Гибор, не были малефиками, они были глиняными людьми. Глиняные люди во многом совершенней обыкновенных. Но не во всём, конечно. Гибор и Гвискар хотели иметь ребенка и в этом они были подобны любому ординарному семейству, но оба они были бесплодны. Гвискару и Гибор пришлось искать другие способы чадородия.

Один колдун научил их, как сделать глиняного человека, который станет им сыном. Понимаешь, Карл, сыном глиняных людей может быть только голем. Я знаю, что они долго разъезжали, потому что рецепт был неточным или не очень правильным. Пять лет они безуспешно пытались избавиться от бесплодия глиняных людей, распутничая во Флоренции. Они заклинали стихии на Кандии (есть такой остров, ты знаешь), чтобы обойтись без рецепта, но дудки. Однажды их занесло на то самое бургундское фаблио по Роланду. Они выкрали мои - представь, как странно это писать, - мои кости у дяди Дитриха.