Лилия Баимбетова - Перемирие

— Да, — сказала я тихо, хотя мне-то эти проблемы были незнакомы. Меня освободили от подобных проблем и от тяжести воспоминаний — как будто отнять у ребенка память так же просто, как забрать ключи от крепости, — Где ты родился?

— В крепости Орла.

И впрямь близко.

— Это мешает, — говорил он, — Воспоминания мешают, правда? Жаль, что нет способа от них освободиться. Они тянут тебя назад. Ты никогда не замечала, что, чем позже ребенка забирают, тем меньше он может на этом пути?

— Ты действительно так думаешь? — сказала я, — Вряд ли это так, иначе хэрринги бы…

— Может быть, а может, и нет. Но знаешь, как говорят Вороны? Они говорят, что те, кто уходит в миры духа, теряют чувство своего «я».

— Освобождаются от своей личности?

— Что-то вроде того. А воспоминания — это и есть «я», в сущности. А знаешь, что они еще говорят? — сказал он, довольно улыбаясь, — Меня всегда занимала эта фраза. Они говорят, что некоторые души никогда не попадают в сети реального мира.

— Как-как?!

Довольный, он повторил.

— Они, правда, так говорят? Ты сам это слышал?

— Да. Это еще там было, под Ростокой, в Поозерье. Местность там пересеченная, там раньше какие-то поселения были. Мы устроили на Воронов засаду, и под одним лошадь оступилась на краю рва. Всадник-то был дарсай, так бы мы его в жизни бы не взяли, но он позвоночник сломал при падении…

— И что вы с ним сделали? — спросила я, невольно улыбаясь.

— А ты как думаешь? Привязали к дереву и костер под ним развели.

— Этим дарсая не проймешь.

— А чем его проймешь? С дарсаями пытки вообще не действенны, но надо же было пользоваться ситуацией.

— И что, сказал он что-нибудь?

— Вот это и сказал. Мы аж с ребятами дрова раскидали, чтобы не умер раньше времени, и насели на него: что имел в виду? А он и говорит, таким как мы, как я и как вы, приходиться жить и проходить путь духа от начала и до конца, а некоторые души никогда и не покидают тех миров.

— И что дальше?

— Умер он, что дальше. Нет, сказал он это, конечно, из зависти. Повиси тут на дереве с перебитым позвоночником и с ногами в огне, и не такое скажешь. А уж тем, кто ушел в миры духа, отчего не позавидовать. Тем более тем, кто пребывает там постоянно.

— Ты думаешь, это действительно так?

— Да вот я с тех пор и думаю об этом, — смущенно усмехнулся он, — Слушай, а ты совсем не вспоминаешь свою семью?

— Нет, — сказала я, а Мглистый был прямо передо мной, и лес золотился на склонах под лучами полуденного солнца — остатки осенней роскоши. И где-то там скрывалась Кукушкина крепость, которая должна была стать главным в моей жизни, но не стала.

— Ты их чувствуешь? — спросил кейст, имея в виду Воронов.

— Нет еще. А ты?

Он вздохнул, сел поудобнее и только потом сказал:

— Что-то очень далекое, — и тон у него был извиняющийся, — Очень далекое. Но они едут.

"Некоторые души никогда не попадают в сети реального мира, — подумала я, — Ну, надо же".

Солнечные дни догорели. Уже третьи сутки было так пасмурно, что даже днем повсюду зажигали свечи. Даже в полдень казалось, что уже поздний вечер, так серо и сумрачно было. Дальние заснеженные пики скрывал густой серый туман. Сплошная пелена заволокла все небо, и ниже ее ветер гнал темные клочья облаков — на север, в подарок нильфам. Их страну уже, наверное, завалило снегом.

Здесь снег еще не ложился. Крупные слипшиеся хлопья снега, падая на землю, тут же таяли, и двор был покрыт лужами. В лесах облетели последние листья, деревья мокро чернели на склонах Мглистого, и только нахохлившиеся кусты вдоль дорог сохранили потемневшие скрученные листочки. В распаханных полях крупные комья вывороченной земли размокали, превращая поля в непролазное болото. Осень уходила, уступая место зиме. Как сказал поэт:

Дороги раскисли, превратившись в грязное месиво, в котором увязали телеги. Все сельские работы давно уже завершились, но из дальних деревень все еще везли в крепость продовольствие. Я не знала, а оказалось, что крепости Птичьей обороны взимали дань с деревень, находящихся под их защитой.

Окна моей комнаты выходили на задний двор, на амбары и кладовые. С раннего утра и до позднего вечера въезжали в ворота телеги, по две-три связанные в составы, нагруженные мешками и корзинами; их тянули низкие, с широкими спинами и толстыми ногами крестьянские лошади, так не похожие на наших нервных поджарых южных скакунов. На юге крестьяне пахали на буйволах, и таких грубых крестьянских тяжеловозов я еще не видела, и они поразили меня, южную лошадницу, своим покорным, тупым, бессмысленным видом; такие неясные были у них глаза, ничего не выражающие морды со свисающей по обе стороны расчесанной грубоволосой гривой особого, никогда не виданного мной палево-серого оттенка.

Теперь по утрам меня будили разговоры крестьян, сгружавших под окнами мешки с зерном и картофелем, корзины с яблоками и плодами лунного дерева, большие оплетенные бутыли с вином. Я никогда не любила крестьян, ни наших южных, загорелых, в белых рубахах, невысоких, горбоносых и вертлявых, ни крупных светлоголовых северян; все они казались мне совершенно непонятным, особым человеческим племенем, с которым мы говорили на разных языках. На северных крестьян я уже достаточно насмотрелась. И эти, приезжавшие в крепость, были совершенно такие же: очень крупные полные светлоголовые люди с серыми глазами и широкими плоскими лицами. Мужчины одевались неярко, бесцветно, в серые домотканые одежды, женщины же, напротив, были в разноцветных юбках, кофтах, платках и лентах. Они подъезжали на телегах к амбарам; женщины забирались на телеги и, вставая во весь рост, передавали мужчинам мешки и корзины. Они шутили и смеялись, по-северному мягко и протяжно выговаривая слова. Этот мягкий говор запомнился мне еще с предыдущей поездки в северные княжества — к главе Волынского воеводства; я привыкла совсем к другой речи, на юге слова произносят резче, словно копируя карканье каргского языка. И вот по утрам я просыпалась под их разговоры и, закинув руки за голову, лежала и слушала эти, чуждые мне, мягкие протяжные звуки, олицетворявшие для меня весь Север с его лесами, болотами и большими многолюдными деревнями.

Но в то утро меня разбудила Ольса. Я не спала уже, в общем-то, скорее дремала, не желая вставать (в царившем сумраке пасмурной снежной погоды хорошо было спать допоздна — под тяжелым теплым одеялом, на мягкой кровати); но сквозь дрему слышала уже звуки пробуждающейся крепости, шаги в коридорах, звуки подъезжавших под окна телег, скрип их колес, изредка ржание лошадей и зевоту возниц. Быстрые шаги в коридоре, отчетливый стук острых каблуков и шелестящие рядом шаги в мягких туфлях, приблизившиеся к моей двери, вырвали меня из приятного дремотного состояния. Я открыла глаза, и в этот же миг Ольса, как всегда без стука, решительно отворила мою дверь и вошла в комнату, таща за руку миниатюрную девушку в зеленом платье, расшитом голубым и алым кружевом. Девушка едва поспевала за широкими шагами Ольсы и путалась в своей пышной, с двойными воланами юбке.