Эрик Ластбадер - Владычица Жемчужины

Дассе не сразу подошел к Квенну; сначала он заказал коктейль у барной стойки, за которой сидел лишь один баскир. Взвод-командир никак не мог вспомнить, где они встречались с перв-капитаном в последний раз. Остановившись у столика перв-капитана, Дассе подождал, пока Квенн приветственно кивнет.

— Как продвигаются допросы? — вежливо спросил Квенн.

— Неплохо, однако я бы предпочел оказаться на передовой.

— Не вы один.

Квенн предложил Дассе присесть за его столик, но взвод-командир согласился не сразу. Он хотел, чтобы перв-капитан понял — ему оказывают честь.

— Вижу, вы носите новую звездочку.

Квенн взглянул на свою форму.

— По приказу регента ее должны носить все хааар-кэуты.

— Насколько я понял, в ней зашифрован код вашего ДНК.

Квенн кивнул.

— Если форму наденет кто-то другой, например, вы, звездочка почернеет.

Дассе смотрел на звездочку во все глаза.

— Говорят, регент — настоящий параноик.

— Он просто очень осторожен, — возразил Квенн. — После предательства бывших звезд-адмиралов это вполне разумно.

Они поболтали о том, что интересно каждому воину: оружие, учения, смерть. За время разговора Дассе лишь пригубил коктейль. Затем, решив, что доверие завоевано, взвод-командир сменил тему.

— Скажите, перв-капитан, что вы думаете о причислении кхагггунов к так называемой касте избранных?

— Мне всегда казалось, что это чревато неприятностями, — честно ответил Квенн. — Так и случилось. Мы рождены защищать и убивать. Лично я, — он взглянул на стойку, за которой сидел одинокий посетитель, — не испытываю к баскирам ничего, кроме презрения.

— Но ведь они богаты. И объясните, почему вы тогда служите баскиру?

— Можете мне поверить, даже вы больше баскир, чем Курган Стогггул.

Дассе вспомнил, что его командир тоже уважает регента, хотя сам пока не видел для этого причин.

— К тому же, — криво усмехнулся Квенн, — баскиры умеют платить. Сейчас я получаю в сто раз больше, чем в казарме.

Дассе разозлился, и не столько на перв-капитана, сколько на себя за то, что не догадался вовремя вложить сбережения в какое-нибудь баскирское предприятие. Сейчас его финансовое положение оставляло желать лучшего. Дассе взял себя в руки. Совершенно не хотелось думать о том, почему кхагггун стремится к достатку вместо того, чтобы получать удовольствие от бивачной жизни.

— Вы играете в варрниксс? — спросил перв-капитан Квенн.

— В свободное время.

Квенн достал небольшой металлический кубик.

— На деньги?

— Играл во время сборов.

— Начнем с сотни?

С уже знакомой кривоватой усмешкой Квенн раскрыл ящичек, из которого появились спираль и вертикальный луч цвета индиго. Из луча возникли двадцать четыре маленьких десятиугольника, по двенадцать красного и черного цвета. Соперники приложили ладони левой руки к концу голографической спирали. Вокруг ладоней зазмеились черные искры и погасли, слегка кольнув Дассе. Он будет играть черными и ходить первым.

Они играли очень быстро и, на первый взгляд, бесстрастно, как и приличествует кхагггунам. Выиграл Дассе благодаря смелому ходу последнего десятиугольника.

— Прекрасно, взвод-командир, — похвалил Квенн, выкладывая на стол монеты.

— А вы, перв-капитан, немало удивили меня своей оборонительной тактикой, — ответил Дассе, сгребая монеты в карман.

— У вас найдется тысяч пять? — поинтересовался Квенн. — За время службы регенту я собрал немало данных о доходных баскирских предприятиях.

— Пять тысяч! Да я пять сотен с трудом наскребу! — с горечью воскликнул Дассе. — Похоже, мой удел — быть бедным.

— Жаль. Двадцать пять тысяч, и мы могли бы стать партнерами в небольшом предприятии, которое утроит первоначальные вложения.

— Утроит?! Но ведь нам не разрешается участвовать в баскирских предприятиях.

— Все зависит от партнеров. — Квенн смотрел на спираль, будто воскрешая ход игры. — Что это за пятна у вас на форме? Кровь?

— Кровь адмирала, — ответил Дассе, наблюдая, как перв-капитан настраивает спираль на новую игру. — Маленького адмирала, — рассмеялся он.

Квенн поднял глаза.

— Так Иин Меннус называет членов верховного командования. Маленькие адмиралы. — На металлическом кубе замерцали огни. — Как он их ненавидит! Это видно невооруженным глазом.

— Вполне естественно, учитывая то, как они с ним обошлись.

— Нет, нет, дело в другом, — покачал головой Дассе. — Иин Меннус и его брат обожают пытки. Для них смерть — наименее интересная часть пытки, сам процесс гораздо интереснее.

У стойки бара Сорннн СаТррэн, лицо которого Дассе мог бы запомнить, решительно отодвинул стакан. С него хватит.

Положение Маретэн становилось безвыходным. Дождь прекратился, подмораживало. При такой погоде от Касстны не спрячешься. Не говоря уже о том, что она проголодалась и устала. От страха нервы были на пределе. Повинуясь инстинкту самосохранения, организм вырабатывал столько кортазина, что все ощущения обострились, зато художница почти утратила способность четко мыслить.

Маретэн не замечала, что склон, по которому она взбирается, становится все круче. Хватаясь за ветки, она двигалась вперед, пока не заметила, что вслед за ней тянется шлейф оборванных бутонов и побегов. Маретэн повернула на запад, стараясь цепляться за стволы деревьев, но они были или слишком толстыми, или слишком скользкими. Дважды она теряла равновесие и скатывалась вниз, теряя драгоценное время и силы.

Подъем становился круче, и Маретэн дышала с трудом. Последние сто метров казались совершенно отвесными, и все-таки она смогла подняться. Соседние хребты Дьенн Марра тянулись вверх, грозя проткнуть небо. Молодая женщина осмотрела хребет — он обрывался примерно в трехстах метрах на восток. Лезть вверх сил не было, и Маретэн пошла на запад.

Ветер был сильным и резким, как удары ножа. Художница понимала, что нужно срочно отыскать какое-то убежище, потому что если не Касстна, то ветер и ночная сырость точно ее прикончат. Она побрела дальше, сердца бешено колотились в груди, и вскоре дошла до сосновой рощицы. Суровый климат замедлил рост сосен, и их макушки едва доходили молодой женщине до глаз.

Наконец подъем закончился, перевал стал более-менее ровным, и она смогла отдохнуть. Метров через пятьсот Маретэн заметила, что с северной стороны начинается спуск. Сначала он был таким пологим, что едва ощущался, а затем резко стал крутым, будто впереди была пропасть. Неподалеку художница заметила лощину, поросшую кустами, густыми и пыльными. Запах стоял особенный, горько-сладкий, как от жженого сахара.

Возликовав, Маретэн бросилась к лощине. Однако не успела она сделать шаг, как почва под ногами подалась, послышался грохот камней, и молодая женщина полетела в темноту.