Ян Валетов - Хроники Проклятого

Рядом с подошвой кроссовки, покачивая загнутым хвостом, прополз крупный рыжий скорпион. Гадина спешила по своим делам, не обращая никакого внимания на чужаков, забившихся в скальную щель. Скорпион был на своей территории. Он будет здесь и завтра, и послезавтра, и через месяц, а чужаки уйдут.

Или станут пищей.

Шагровский проводил членистоногое глазами, вздохнул и с сожалением принялся будить Арин.

До рассвета оставалось почти шесть часов.

И это время надо было потратить с толком.

В зале прилета кипела толпа. Мало кто из встречающих хотел ждать за дверями терминала, где уже вовсю свирепствовала знаменитая израильская жара, и, выйдя из таможенной зоны, Валентин уткнулся взглядом в плотно стоявшую за ограждениями, шумную, возбужденную скорой встречей и слегка потную стену людей.

Он сделал еще шаг, закрутил головой, отыскивая среди сотен лиц знакомое ему, и тут же услышал зычный, как иерихонская труба, голос дяди Рувима:

– Валентин! Держи левее!

От дяди пахло лосьоном для бритья, трубочным табаком и – чуть-чуть, едва слышно – потом. Это был единственный признак того, что для встречи племянника он проделал неблизкую дорогу. Одет он был так же просто, как на старых фото, которые Валентин рассматривал тайком еще в советское время, стащив их из запертого ящика папиного стола. В те времена упоминать о родственниках за рубежом нельзя было даже ночью, накрывшись одеялом, вот родители и прятали фотографии, попавшие к ним разными окольными путями, – не дай бог ребенок проболтается!

Как и тогда, на дядюшке была просторная полотняная рубаха с длинными рукавами, широкие брюки из той же ткани, выгоревшие парусиновые туфли. Свободный крой наряда маскировал могучее телосложение профессора, а широкополый «стетсон» защищал его выдубленную ветром кожу от палящего солнца пустыни и придавал ему неоспоримое сходство с героями спилберговской эпопеи об Индиане Джонсе.

Объятия у него были крепкие, непохожие на прикосновения пожилого человека, да и ростом Рувим Кац был никак не ниже племянника, разве что на чуть-чуть – минимум метр восемьдесят два, только весил килограммов на двадцать поболе. Но эти двадцать килограммов распределились по его телу исключительно удачно, грузным его назвать было нельзя, а вот мощным – вполне. В детстве он казался Шагровскому старым, как города, которые раскапывал, а сейчас он с трудом верил, что всего два года назад весь мир официальной археологии поздравлял дядюшку с шестидесятилетием. И в окошечке «скайпа», [7]и сейчас, при личной встрече, профессор Кац никак не походил на пенсионера. Вполне себе зрелый мужчина в расцвете жизненных сил – с гривой белых волос на голове, схваченной на затылке в хвост, пижонской трехдневной щетиной и яркими серыми глазами на загорелой физиономии. По рассказам матери, дядя вел свободный образ жизни, не обременяя себя ни семьей, ни детьми, и студентки с аспирантками самых разных возрастов и национальностей натурально конкурировали между собой, чтобы получить толику профессорского внимания. Дядя был жизнелюб и бонвиван, и именно это, наверное, делало его моложе.

– Ну, как в таких случаях говорят? Я, честное слово, не знаю… – спросил он, похлопывая Валентина по спине широкими ладонями. – Поворотись-ка, сынку? Какой ты теперь большой стал? Или что-то другое? Я, друг мой, помню тебя еще совершеннейшим пунелэ, [8]на тех фото, что Тоня передавала мне тайком. Такой маленький мальчик на большом киевском бульваре! Портрет в каштановом цвету! Да и в своих фильмах ты не такой! М-да… Идут годы, идут…

– Рад тебя видеть, дядя Рувим…

– А я тебя, малыш… Я Тоне звонил уже, – он помахал зажатой в руке мобилкой, – сказал, что твой рейс сел благополучно. Так что отметишься позже! Вот же парадокс – еврейской крови в моей сестричке кот наплакал, а ведет себя, как настоящая аидише [9]мама.

– Что есть, то есть, – согласился Валентин, усмехаясь. – Аидише мама – это еще слабо сказано! Когда-то она умудрилась дозвониться на спутниковый телефон, номер которого не знал никто в экспедиции. По телевизору сообщили, что из-за дождей возможны наводнения, и она решила меня предупредить…

– А… Это когда вы делали «Тайную историю Российской империи»? Для «National Geographic»?

– Точно.

– У меня есть диск. И как ты это терпишь?

– С трудом, – улыбнулся Шагровский. – Но деваться некуда. Привык… Мама есть мама.

– Сейчас просто быть хорошим сыном, – профессор подмигнул ему, оглянувшись через плечо. – А представь себе, каково было моему поколению до изобретения мобильных телефонов?

Они пробирались сквозь толпу – встречающих действительно было много.

Кац, несмотря на массивное сложение, скользил среди суетящихся людей легко, двигаясь, как молодой человек, а не убеленный сединами дед. Шагровский еще раз удивился несоответствию придуманного им образа с настоящим, живым человеком.

– Нам на второй уровень, – дядя призывно взмахнул рукой, и первым вступил на эскалатор. Валентин едва успел за ним, огибая брошенную кем-то возле заградительного столбика багажную тележку. – Немножко помучаю тебя расспросами, но недолго, не бойся. Честно говоря – ты меня удивил…

– Чем?

– Я не думал, что ты примчишься. Я тебя столько раз просто в гости звал, а ты все никак времени не находил, – в интонациях родственника слышалась легкая обида. – А тут сразу нашел! Конечно, я рад, что ты приехал, но и удивлен, если честно признаться… Все-таки объект моей нынешней работы такой…

– Какой «такой»?

Они прошли через стеклянные двери на открытую галерею, соединяющую терминалы аэропорта, и Валентина обдало жаром, словно какой-то огнедышащий сказочный дракон дохнул в его сторону. Воздух здесь был мертвый, пахнущий бетонной пылью и бензином. Под галереей, подбирая выплескивающихся из дверей зала прилета пассажиров, сновали белые такси, мини-вэны с притемненными стеклами, неуклюже двигались туши автобусов, гудели сотни людских и механических голосов, урчали двигатели…

– Непопулярный, – сформулировал наконец-то Рувим, и Валентин вдруг услышал, что в речи дяди присутствует едва заметный акцент, превращающий его грамотный русский в разновидность иностранного. Между словами возникали крошечные паузы, которые безошибочно показывали чуткому уху, что язык для говорящего хоть и родной, но использует он его достаточно редко, от случая к случаю, и вынужден задумываться, подбирая точные слова.

– Непопулярный – потому, что чисто еврейский… Ну кого сейчас, скажи на милость, интересует история крепости Мецада? Кто о ней слышал за пределами Израиля? Я тебе больше скажу – многие живущие здесь лет двадцать как тоже ничего не слыхали! Не интересовались. Преданья старины глубокой… – Он улыбнулся. – Зачем нужны все эти манцы, [10]когда нужно кормить детей и жену? Вот сколько стоит баранина в ближайшем маркете, они знают хорошо! Голодным не до любопытства, сытым – лень его проявлять. Я понимаю, есть фильмы по «Discovery», по «National Geographic», но Мецада – это же не гробница Тутанхамона, не пирамида Хеопса… Просто груда камней на вершине горы, да еще и посреди пустыни! Где романтика? Золота в крепости никто не находил, драгоценностей тоже – значит, никаких тебе историй про клады, проклятия фараонов и прочей дребедени нет… Скука!