Ника Ракитина - Ясень

— Так перед тем, как Дракона убили, ты ее грушами угощал.

Шкворень брякнулся о мостовую. Наири бросила на Туму сердитый взгляд: это ж удар хватит мастера… Белобрысый лишь ухмыльнулся.

Чуть только причитания садовника заглохли вдали, безобразник подставил шлем спутнице:

— На, от души отрываю. А то ты смурная последнее время что-то.

Наири сердито вгрызлась в мякоть, сок потек по подбородку. На сладкое тут же прилетела оса.

— Станешь тут смурной, — промямлила Наири, разом жуя и отгоняя насекомое, — ношусь, как собака, кругами, а толку чуть. Мэннор этот треклятый уже ночью снится.

— Влюбилась, что ли? — пробормотал Тума небрежно. Наири подавилась косточками. Парень стукнул ее по спине. Заглянул в шлем:

— Ешь скорее! И руками не маши — кони пугаются.

Выловил и сам в два укуса уничтожил огромную желтую грушу. Облизал ладонь. Огляделся в поисках подходящего погребка, наугад ткнул шлемом.

— Зайдем?

— Тума, ты серьезным бываешь?

— А надо?

— Времени день всего остался — и ничего.

Тума сжал конские бока коленями:

— За мной!

…Сарай одуряюще пах сеном, сквозили сквозь щели в крыше солнечные лучи. Сухие травяные вороха были раскиданы по всему чердаку. Внизу довольно жевали кони.

— Я тут от Брезана прятался, — вздохнул Тума. Откупорил баклажку. Перебив сенной дух, густо запах мед.

— На.

— Осы налетят.

— А чего тебе своих бояться?

— Ну, спасибо.

Наири вытянула ноги, откинулась, подложив руки под голову, уцепила зубами травинку.

— Ты, Тума, помолчи, а то я собьюсь. Был один человек. Мэннора… брат, — выдавила она, наконец. — Но мне тогда казалось, они непохожи. Да Раннор… он скорей бы дал себе руку отсечь, чем Мэннором прикинулся.

Ладонью зажала Туме рот, боясь, чтобы все же не встрял, а то она смутится и не доскажет.

— Он пропал давно. Потому что я… Неважно. Если это он. Вдруг вынырнул ниоткуда и исчез. Из Ясеньки вытянули… живым. Гарт нырял. А дальше… сыскался сердобольный человек на берегу. На мосту-то еще дрались, Гарт не хотел своих кидать. И с концами. Что я Керин скажу?

Тума высвободился, с мрачным выражением облизал горлышко долбленки.

— Это и скажи.

— А если не он? Любой мог прикинуться. Лишь бы собой видный, да высокий. Волосы покрасить нетрудно… — рассуждала Наири.

— Нетрудно.

— Но мастер Брезан его вблизи видел. Ладно, в бою обознался. Но привратник в доме его признал. И приказчик признал. Склады оружейные открыли! Не понимаю…

— А ты ищи, кому это нужно. Ну, чтобы Керин за Незримыми не пошла.

— Мэннору. Спит и видит, как ее в доме запрет.

Тума захохотал.

— Ты чего? Я все перепроверила. Мартина допросами замучила. И тех, кто с Мэннором в каменице от Берутовых воев отбивались. Никак не вышло. Сперва, его с обозом промурыжили: то ось полетит, то конь раскуется. А тут от Берута грамотка: "Взять и ко мне".

Она устало выдохнула.

— А этот, в Ясене, за Керин кричал. Одному рожу разбил даже. Когда тот сказал, что мы не сами Сарт взяли.

— Правильно разбил, — кивнул Тума. — Ищем дальше. Он же не морок — в дымовую трубу не улетел…

Выборных от концов — кузнечного, литейного, бондарного, стекольного, красильного, суконного и прочих — привели к присяге возле Казанного Святилища в вечер зниченьского полнолуния.

Кстати, кричали и Мэннора. Припомнили, и как тушил горящий Брезанов дом, и как раздавал оружие, и как вел народ на Старшинскую Вежу. Радовались, что не утонул. И не порезан кметями Берута.

И мастер Брезан, и златокузнец Герсан, отец Наири, и старший волхв Святилища, приобщенный тайны, положили правду ясеньцам не раскрывать. Потому купец славословия выслушал молча и должность принял.

Говорили еще, под клятву над кощунами из Святилища выходил сам дедуня (сова то и дело махала крылом, умащиваясь на костлявом плече). Попенял Лешеку, беглому в войско ученику, а Золотоглазую обнял, сказал:

— Будь крепкой, девочка.

Так ли, нет, но за выборными признали власть.

Все ждали от Золотоглазой очередного чуда: что нашествием крыс или воронов изгонит низвергнутых Старшин, так и застрявших в Веже. Вороны собирались в стаи, пролетали, натружено крича. Под горло подкатывала осень. Восковыми слезками точились дни.

Золотоглазая долго говорила с мастером Брезаном и распорядилась послать каменотесов и плотников отстраивать пепелища.

Великое сидение старшин продолжалось. Казна была при них, и жалованье стражникам выплачивали исправно, но на кой оно ляд, если закончились запасы меда и пива, да и хлеб подходил к концу. Стражники ходили по заборолам злые и раза два выстрелили в толпу под стенами, скорее для острастки, потому что не попали.

Тут как раз и подошли глашатаи. В указе коротко говорилось, что ежели старшины не выйдут за стены Вежи в течение дня и не займутся делами своих лавок и мастерских, то все оные будут отобраны от них и их семей в пользу города.

Что началось в Веже, словами не выскажешь: мало-мало почтенные не повыдирали друг другу бороды. Особенно лютовал Берут. Накануне он еще твердил, что без именитых Ясеню никак не справиться, сто вот-вот сама Золотоглазая придет на поклон, а вместо Золотоглазой явился в Вежу отец Наири, Герсан.

Бывший старшина златоделов пришел объявить волю новой ряды и нисколько не опасался, ни что убьют, ни что возьмут в заложники: бодливы, да безроги. Гнев Берута обернулся на него. Колотя посохом в каменные наборные плиты, плюясь, орал:

— А все ты… Да, небось, ты… Надоумил! Да Наири, дочка твоя, при этой девке — так без мошны тя не оставит!!.. У, сова желтоглазая! Всех перехитрила, Незримыми застращала. И подстилкой под Горта легла… Где они, те Незримые?!!..

Ну, тут уж рядный хватил. Герсан послушал-послушал… Одежды от Берутовой слюны отер и ушел. Это словно сорвало заслонки. По одному, и по двое-трое, и помногу сразу бежали отставные старшины спасать имущество. И волшба не понадобилась.

Была дана сотнику Старшинской Вежи Явнуту то ли Проком, то ли Зничевой дочкой Мегурой способность уходить от беды: хоть на пяток минут всего, да разминуться с пролетевшим ножом или сварливой женой. О нем даже поговорка в Ясене пошла: пропал Явнут — беги! Вот и теперь, заходя в любимую комору рядного начальника Берута (бывшего теперь) сотник Явнут (тоже бывший) знал, что надолго задерживаться не стоит. Положил на стол ключи, степенно поклонился:

— Прощевай, государь. Ухожу.

— И тебе прощевай, — отозвался Берут. — Все ушли?

— Я последний.

— Ну что ж…

И так он сказал это "ну что ж", что все нутро в Явнуте заныло — только выучка не позволила с места побежать.

Быстрым шагом миновал он знакомые палаты и переходы, жалея, что слишком уж их много. Увидал, что впереди дымком колеблется воздух. Подумал на жару, но свернул все равно. Цокая подковками сапог, сбежал по сходам. Громко отзывалось в пустых хоромах эхо.