Иней Олненн - Цепные псы одинаковы

— Кто это? — Ян весь вперед подался.

— Про них мало кто ведает, и они сами — меньше всех. Я знаю только, что его дорога — река, а наши с тобой — всего лишь ручьи. Он может много добра принести, а может большую беду притянуть, тут не угадаешь. И не остановишь. Его лишь такой же, как он, остановить может. А таких мало.

— Что ж ты раньше не сказал? Отчего промолчал, когда… — Ян запнулся.

— Когда за руку на отунг его привел? — знахарь покачал головой. — Я знал, что от него племени много пользы будет, я не ошибся, он хороший воин. Если б он остался с Соколами… Но он не останется.

Тут Ингерд неловко повернулся во сне и застонал — ногу раненую зацепил, и проснулся. Сперва не понял, где он и что с ним, потом сел, поглядел вокруг себя. Увидел Яна. Тот, ни слова не говоря, наполнил пенной брагой две кружки и одну придвинул Ингерду. Ингерд сел к столу, кружку взял и вместе с Яном молча выпил. Потом еще. И еще. Шалыми делались от хмеля глаза, кровь закипала, а голова оставалась ясной и холодной. Не брал их хмель, не приносил успокоения. Глядит знахарь — худо дело, ежели пьешь и не пьянеешь — жди беды: либо избу в щепки разнесут, либо друг друга поубивают. Забрал он потихоньку жбан с брагой-то, радуясь, что выходиться не успела, не то еще крепче была б, забрал да в кладовую подальше упрятал. А Ян с Ингердом до того напились, что на зверей похожи стали, — сидят друг против друга, глаза бешеные, злые, а руки медленно так, неслышно к кинжалам, что на поясе, ползут. Повыветрилось у них из головы, что в одном роду живут, что кровью общей мазаны. Домовой в страхе притих где-то, видно, под горячую руку попасть побоялся, а знахарь, прикидывая, как бы ему назревающее побоище упредить, взял березовое полено поувесистей и приготовился огреть и одного, и другого.

— Шут с ним, потом вылечу, — пробормотал он, примериваясь, с какого бока ловчее подойти и кого уважить первым.

И только Ингерд и Ян за ножи схватились, а знахарь поленом замахнулся, как послышались легкие шаги на крылечке, и распахнулась дверь. И появился на пороге вестовой — тот, кто приносит весть, знахарь-то руку с поленом сразу за спину завел, а Ингерд и Ян вмиг протрезвели и ножи убрали. Вестовой — мальчонка светлокудрый — глядел испуганно и тонкую дубовую палочку с начертанной на ней одной-единственной Руной — знаком важной вести — выставил перед собой, будто бы защищаясь. Он переводил испуганный взгляд с Ингерда на Яна и все, что поручено было передать, видно, забыл начисто. Тогда Вяжгир-знахарь подошел к нему и тихо, ласково спросил:

— Тебя готтары прислали, сынок?

Мальчонка кивнул, судорожно сжимая обеими руками палочку, потому что Ингерд и Ян, минуту назад едва не вцепившиеся друг другу в глотку, внушали ему ужас.

— И что же они просили передать? — так же ласково спросил знахарь.

Мальчик сглотнул и шепотом сказал:

— Готтары собрали отунг у священного дуба и желают видеть вас там. Сейчас.

Произнеся это, мальчонка развернулся и опрометью кинулся бежать, только пятки босые засверкали.

Ян нахмурился и, ни на кого не глядя, вышел за дверь. Ингерд, колебавшись всего лишь мгновение, отправился за ним. Знахарь, в сердцах зашвырнув полено в угол, наскоро умылся и поспешил следом. Ходил он не слишком скоро, поэтому, когда до поляны добрался, там уже было все племя.

Много народу собралось у священного дуба, но все же несравнимо меньше, чем в тот день, когда принимали они в семью чужака-Волка. Глазами знахарь отыскал Ингерда, просто это было, поскольку сидел он чуть в стороне — то ли сам так решил, то ли сидеть с ним не захотел никто. Вяжгир направился к нему и сел на траву около. Сразу почуял тяжкую скорбь, витающую промеж мужей, разбавленную тревогой и еще не остывшей яростью позавчерашнего боя. Молча встретили они Яна, многие винили его в том, что в суровый час не было его в стане, но ни слова упрека не услыхал Ян, хоть и не легче ему от этого было.

У дуба, у самых его корней сидели готтары — старейшины Соколиного племени. Много лет им было, давние времена они знали и далекие времена помнили, и мудрее их не отыскать было человека в среднем течении Стечвы. Белые рубахи были на них надеты — в знак скорби, и опирался каждый на посох верхней власти — древнюю кривую палку с выжженными на ней Рунами Заклятий. От готтара к готтару передавались они, и многие руки до блеска отполировали их, все сучки, все зазубринки сгладили. Сидели они прямо, безмолвные и суровые, как скалы, на которых не растет трава и которые не может отогреть солнце. И сказал один из них, седой, как лунь, и был он дедом Яна, отцом его отца:

— Тучи нынче над Соколиным племенем, и темны дома наши. Тридцать лучших бойцов потерял наш род, тридцать жен остригли свои дивные волосы, потому что ушла их сила. Время мелких ссор и драк закончилось. Война начинается отныне. Зимою лютой встанет Стечва, и лед сделается красным.

И сказал другой готтар, самый старый из рода Веров:

— Холодный ветер гудит в наших очагах, страх гуляет промеж людей, ибо не выстоять нам против Росомах, Выдр и Мышей, если примкнут к ним Вепри. Сказывают, сила темная, никем не названая, им помогает.

И сказал третий старик, что из Райалов, амулетов на груди своей коснувшись:

— Головы лишилось племя, а без головы телу не жить. В лихую годину негоже разобщаться, а посему решить надо, кому стать Высоким Янгаром.

Много славных воинов было среди Соколов, сильных, храбрых, и мудры были готтары, споры предвидя, а потому, посовещавшись заранее, свое решение сказали первыми:

— Непросто назвать такого человека, но таков человек есть. По нашему разумению — это Ян Серебряк, и дух рода одобрил нашу догадку. Теперь слово за вами, Соколы.

Ингерд видел Яна со спины, тот словно бы окаменел, сидел, не шелохнувшись. Тишина стояла такая, что слышно было, как шелестит ветер в листве, молчали воины, уперев в землю мечи, молчали седовласые готтары, что сидели у корней дубовых узловатых, они слово свое уже сказали, и молча глядел на всех вечувар.

Ингерд поднял лицо к небу. Вечернее небо от облаков очистилось, засинелось и лишь тихо алело там, где спряталось солнце. И вдруг в этой тишине раздался звон — глухой, грозный, это стукнулась о щит рукоять меча. Потом еще и еще. А потом вся поляна огласилась грохотом, он вспугнул птиц и смолк. Ян подошел к пригорку, на котором высился вечувар — хранитель рода, и на колено опустился, голову низко склонил и долго так оставался. А когда поднялся, повернулся к племени своему, и не узнал его Ингерд. Был перед ним не молодой безрассудный Сокол, а сильный, многоопытный воин, муж; не птенец слабокрылый, а могучая птица. Увидели это и остальные Соколы, и вздох одобрения колыхнулся меж них. Первыми подошли к нему янгры и положили к ногам его свои мечи, и в торжественном и гордом молчании так же поступили все воины племени — Серебряки, Райалы и Веры.