Надежда Тутова - Уж замуж невтерпеж

Ну, да… Если она спросила у него, как и со мной говорила…

— Вместо благодарности, да просто вежливого ответа, старик, который оказался вовсе и не стариком — просто он одет был странно, да грязен сильно, — разругался страшно. А потом… Как в его руках оказался черный порошок, мне неведомо. Но я только и успела заметить порошок в его ладонях, как… Он кинул его в нас. Миг, и все исчезло. Даже не туман, а пыль — черная, грязная, тяжелая — окутала нас, наших лошадей. Миг… и мы будто проснулись, обнаружив себя на незнакомой дороге в совершенно неизвестном месте. Оставалось только последовать по ней. Дорога привела нас в портовый город, но мы не знали какой. Это уже потом, с твоих слов выяснили, что это был Давро… Вот такая беда приключилась с нами, — закончила печальным, почти слезным голосом Сирин.

— А как же… — не знала я как спросить о колдуне (а кем, как ни магом, был встреченный Сирин и братьями старик?) и ее путешествии к жениху.

— Не знаю… — вновь зашептала Сирин. — Искать того мага, чтобы отомстить, не будем: глупо, опасно, да и ни к чему. К тому же, мне к нареченному еще ехать и ехать — и так путь длинным был, а теперь поболе. Одно хорошо: вдруг на пути судьбу свою встречу. Не случись с нами той беды…

Вот и ответила Сирин на мои вопросы, даже спрашивать не пришлось.

— Спасибо тебе, Эредет.

— За что? — искренне недоумеваю.

— За… за все! — малопонятно, но вновь пафосным голосом прошептала Благочестивая и… мирно улеглась на свою лежанку.

Буквально через пару минут она мерно засопела. Везет же, спит крепко да сладко. А я теперь и об их происшествии думать буду. Мало мне своих бед? Видимо мало, потому как все пытаюсь представить случившееся с Сирин и Феве, да гадаю как им быть. Угораздило же их так вляпаться в неприятности. Окажись Фларимон поблизости в тот миг, он бы кинулся на помощь. Уж я-то знаю — он ведь и меня спасать бросился. С чего так решила? Знаю просто. Откуда так хорошо знаю мужа своего? Бывает так, что только встретил человека, а будто знаешь всю жизнь. Вот и с Фларимоном у меня такое, в смысле понимаю, знаю по большей части о его действиях, но не всё. Знать обо всем не так уж и хорошо, да и невозможно. Ведь о себе подчас многого не предполагаешь, в чем сама успела убедиться.

Сложно все. Нет, я не спорю, не жалуюсь — случившееся со мной изменило меня. Повзрослела, наверное.

Где-то печально ухнула сова, в тон ей отозвался тетерев — что ж, не я одна не сплю. Шепот деревьев тонет в тумане, белеющем словно молоко. Да, если бы где-то была страна с молочными реками и кисельными берегами, то именно такой туман плескался б над водой. К чему я это? Да собственно почти просто так. Разве что… Где-то в самой глубине сердца, спрятавшись ото всех и вся — даже меня самой, — живет хрупкая мечта о любви. Да-да, о любви Фларимона ко мне. А ведь знаю, невозможно подобное. Оттого и страшусь встречи с ним, и вздрагиваю при слове «муж»: кто я, чтобы быть с ним, женой ему слыть. Ведь боюсь, что вдруг ответив на мои чувства, рано или поздно разочаруется во мне Фларимон. И что тогда? Легче совсем ничего не знать!

Уж лучше бы я сама в Шуюк ехала! Вторую неделю плетемся. Такими скоростями мы и до в я зника в дороге застрянем. Да, я знаю, что одиннадцатый месяц именуется хм а рием, да только каждый называет его по-своему: в городах сл я котень, в деревнях да селах — в я зник. «Дороги дождями так размоет, что завязнешь до самой весны, а то и лета!» — любят приговаривать старики. И ведь верно говорят. И ладно бы приключения да подвиги какие задерживали! Нет, мы просто медленно едем: Сирин и Феве не торопят коней, Зорька вдохновляется их примером, а я… Откровенно говоря, есть у меня средство ускорить бег — немного приоткрыть занавес над второй своей ипостасью. Но кто поручится, что их это только подстегнет, а не ввергнет в панику? Вот и я не поручусь. Приходится терпеть, да использовать подручные средства с уговорами. Хотя и уговоры вести надобно исподволь, пряча за прочими беседами.

Определенно, сегодня настроение у меня не самое замечательное: всё мне противно, всё обидно, на всех ворчать готова — жаль никто не слушает. Быть может, каждодневные обязанности утомили: разжигать костер, готовить завтрак да ужин, посуду мыть — надоедает, однако. А может, и постоянное путешествие приелось. Особых забот нет, к верховой езде привыкла, вот и бродят в голове мысли всякие… не слишком приятные.

— Эредет, а кушать мы скоро будем? — ясным солнышком у костра нарисовалась Сирин.

Так и хочется что-нибудь ляпнуть неприятное. А нельзя. Ведь нет вины Сирин в том, что она лучше меня.

— Скоро, еще немного…

Довольно улыбнувшись, что-то напевая под нос, Сирин удалилась от костра, даже не спросив: а не требуется ли мне помощь.

Хотите знать, чем же она лучше? Многим. Да, она не умеет готовить. Но разве то проблема, если слуги есть? Да, не умеет шить. Но и это не беда — всегда можно нанять портниху или белошвейку. Порой брезглива до невозможности. И в этом нет беды — мало ли девиц нынешних нос от всего воротят? А как замуж выйдут да детей нарожают, так всю брезгливость будто рукой сняло. Но при этом отважна, смела, не боится тягот путешествий. К тому же она ведь и в геральдике отменно разбирается, в древах всех дворянских родов Фелитии и Листига (учитывая размеры последнего, это практически подвиг) ориентируется не хуже королевских смотрителей. Для рыцаря лучшей жены-помощницы и не найти!

И это всё, не учитывая ее внешности. Сирин… настоящая красавица. Золотые волосы, крупными локонами спускающиеся до пояса. Голубые глаза, цвета весеннего неба, обрамленные густыми длинными ресницами, что чернее ночи. Нежный овал лица. Бархатная белая кожа. Легкий румянец на щеках. Фигура морской сирены или лесной феи… Можно много говорить хвалебных слов, да что толку? Всё так и есть. А я?.. Серая, невзрачная, до невозможности простая и обычная. И это в человеческом облике. Вспоминать о ипостаси пиктоли как-то не хочется. А уж если вспоминать… Даже страшно становится. И немудрено: кожа делается жесткой, с зеленовато-золотистым отливом, местами так вообще напоминает чешуйки, меняются кости лица немного — челюсть нижняя, да нос, добавляются зубы, радужная оболочка глаза исчезает полностью, на пальцах рук и ног появляются когти. Волосы… а это уж зависит от того, насколько сменяюсь: могут и вообще исчезнуть, а могут и пучками, словно метелка драная, застыть. Не слишком приятная картина, даже больше. Чудище натуральное получается. Увидит кто, не то что испугается, вой поднимет такой, что народу сбежится… А кто похрабрей, еще и драться кинется, да с мечом или копьем. И пусть кожа прочней доспехов иных, пиктоли не бессмертны, пусть золотым кинжалом только убить можно, но все под одним небом ходим. Как говорил папа: «Как на всякий меч найдется щит, останавливающий его удар, так и на всякий щит найдется меч, разрубающий его». Вот поэтому и не путешествую в ипостаси пиктоли, от греха подальше.