Ольга Романовская - Словенка

Гаральд скрылся за деревьями так же бесшумно, как и появился. Он был хорошим охотником, таким же, как Радий, а это, по словам Гореславы, считалось высшей похвалой.

Ко двору Наумовна бежала, но на пастбище пришлось ей приубавить шагу из — за кочек, что спрятал снежок.

За её спиной послышался молодецкий свист; Гореслава обернулась и увидела Эрика. Он придумал странную забаву: взнуздывал лошадь, становился на лыжи и, погоняя коня вожжами, заставлял везти себя. Вот и теперь свей изо всех сил погонял гнедого жеребца, на удилах которого уже появилась пена. Возле Наумовны он придержал лошадь и предложил довезти до Сигунвейна. Девка согласилась и, пыхтя, забралась на тёплую лошадиную спину. Эрик стегнул гнедого вожжами, и тот галопом поскакал к поселению через заснеженное поле.

Конь с шумом остановился подле Гаральдова двора, чуть не сбив с ног Гевьюн. Свейка даже в сторону отойти не захотела, так и стояла посреди дороги в рогатом наголовнике и тёмно — синем фельдре, подбитом лисим мехом; лишь большие глаза удивлённо смотрели на Эрика, от чего сделались ещё больше.

— Эрик, а Йонас уже знает, что ты без спросу взял его коня? Если Маак сломает ноги, то долго тебе не возвращаться в Сигунвейн.

— Отец знает.

— Всё равно будь осторожен. Я знаю, ты любишь кататься у фьорда, но лёд там ещё слишком тонок.

— Спасибо за заботу, но я уже вырос, чтобы мне указывали женщины.

Гевьюн промолчала; только чуть дёрнулась родинка над губой.

Между тем Гореслава осторожно соскользнула в снег и пошла к становику, но хозяйка удержала:

— Постой, Герсла, Эймунда звала тебя. Поторопись, не век тебе, словно вольной, гулять.

— А я почти вольная птица, госпожа, захочу и улечу отсюда.

— Куда же? Морозы обратно вернут, а не морозы — так голод и звери лесные.

— Меня лешие любят, в обиду не дадут.

— Больно смела стала. Иди, пока не сказала мужу, чтоб Рыжебородому тебя продал.

Наумовна последние слова мимо ушей пропустила: знала, почему Гевьюн так строга сегодня. Вечор сбиралась она тесто замесить, чтоб хлеб испечь, да Эдда ей перечить стала, говорила, что тесто из — за мороза и плохой муки не подойдёт. Свейка рассердилась, сказала, что напрасно служанка думает, будто она ничего испечь не может. Эдда тогда возьми да скажи, что " свейский хлеб пресный, как вода"; спорить она была горазда по пустякам и слово напрасное могла молвить. Гевьюн тесто не замесила, так в деже его и бросила.

Эймунда сидела под ковром перед маленьким сундучком, в котором хранила свои украшения. Когда в комнату вошла Гореслава, она закрыла его и убрала в большой сундук.

— Я позвала тебя, чтобы дать тебе работу, Герсла. Умеешь ли ты прясть?

— Умею. У нас в каждой избе прялка есть, и каждая девка шерсть чесать умеет и делать из неё пряжу.

— А на ткацком стане ты ткать сумеешь?

— Уж и не знаю. У нас в печище таких не было.

— Ничего, я научу тебя. Будешь длинными вечерами ткать вадмал. Если работать хорошо будешь, то позволю сидеть рядом с собой на наших девичьих встречах, что в шутку " тингами" зовём.

— А что за тинги это?

— У нашего народа так собрания называют. Только на наших тингах есть и молодые свеи. Будешь варить нам свои взвары да потчевать ими Эрика; он тебя как сестру любит.

… Незадолго до заката, когда учила Эймунда Наумовну ткать, в дом Гаральда зашла Трюд, жена одноглазого Скьольда. Гевьюн засуетилась возле неё, прикрикнула на Эдду за то, что вовремя не принесла гостье молока. Трюд села в резное кресло; возле неё расположилась хозяйка дома. Они пили тёплое молоко и обменивались рассказами о жизни: своей, своих домочадцев, соседей и слуг. ткацкий стан стоял у двери в соседней комнате, поэтому Гореслава хорошо слышала, что говорили свейки, а они её не видели.

Поговорив немного о старой Хельге, которая совсем выжила из ума, удочерив служанку, Трюд спросила о новой служанке Гевьюн.

— Моя дочь любит её почти как сестру, муж прощает ей почти все проступки, но, по — моему, она не считает нас своими хозяевами и ни чуть не благодарна нам за всю нашу заботу.

— А кто она, твоя Герсла? Похожа на тролля?

— Она из племени словен. Какие же они все дикари!

— У меня тоже была когда — то служанка — ингерка, но она убежала от нас после года жизни в достатке и любви. Все они не благодарны.

— А моя сказала сегодня, что она вольная и может убежать даже в морозы. Я знаю, почему она это сказала.

— Почему же?

— Чтобы досадить мне. Уверена, Герсла бы не посмела сказать мне такое, если бы не старая Эдда.

— Вам нужно было бы давно прогнать её.

— Не могу. Эдду мы привезли ещё из Ликкантара, где я повстречалась с Гаральдом; она была со мной, когда родилась Эймунда. Да, порой Эдда слишком распускает свой язык, но я ни за что не прогоню её.

— Вы с Гаральдом привечаете многих неблагодарных.

— Но эти неблагодарные приносят нам золото.

— Так что же вы сделаете с этой ингеркой?

— Не знаю, пусть решает муж.

Распахнулась дверь; с улицы повеяло холодом, и в комнату вошёл Гаральд. Урих вбежал вслед за ним и улёгся у огня, недобро поглядывая на Трюд.

— Здравствуй, смелый Гаральд. Много ли зверей испугались злобы твоей собаки и были повержены твоей храбростью?

— Да уж не мало, Трюд. Я слышал, Скьольд звал тебя.

Свейка встала, попрощалась с хозяевами и вышла во двор, ругая старого Вьяна, который разлёгся у порога.

— Сколько раз я говорил тебе, жена, чтобы не говорила ты с Трюд. Она приносит с собой в дом несчастье, — укоризненно сказал свей.

— Ты напрасно наговариваешь на неё; Трюд славная женщина и очень умна.

— Не спорь со мной. Ты не видишь ничего дальше своего носа. Не она ли оговорила перед тобой напрасно Астред?

Гевьюн промолчала: муж был прав, а она нет. Свейка редко спорила с Гаральдом, поэтому решила не начинать ссоры из — за какой — то Трюд. Она кликнула Эдду и велела накрывать на стол; Эймунда побежала посмотреть на добычу отца, а Гореслава ушла на кухню.

7

Гореслава хорошо научилась ткать, сама хозяйка похвалила её вадмал. Эймунда же своего обещания не забыла и с просинца разрешила сидеть с ней на посиделках.

… Свейка сидела на кровати и расчёсывала длинные пшеничные волосы; Наумовна примостилась рядом с ней на медвежьей шкуре с маленьким сундучком в руках. Солнышко уже лизало краем землю, поэтому Эймунда торопилась.

Тонкая лучинка горела в светце; огонёк живой трепетал, словно птичка малая, видно боялся злой вьяницы за окном.

Свейка ловко, умело заплела несколько кос, в кадку с водой посмотрелась и улыбнулась себе — любимой.

— Герсла, хочешь, я тебе волосы приберу?

— Нет, у нас так никто сроду косы не заплетал.

— Коса у тебя красивая, а волосы, наверное, ещё краше. Расплети — ка.