Робин Хобб - Магия отступника

Петь начали кормильцы, как и полагалось им по праву. Это было не столько пение, сколько речитатив, без мелодии и рифм. Первый пересказал все, что смог вспомнить о Дэйси: с того дня, как впервые встретил ее, до самой ее смерти. Он говорил нараспев, пока его голос не охрип настолько, что он не мог больше произнести ни слова. Когда он наконец смолк, его сменил второй кормилец, тоже вспомнивший, как он встретился с Дэйси и как служил ей много дней. Он старался не повторять того, что уже рассказал его товарищ. Тем не менее еще до того, как кормильцы закончили петь, короткий зимний день подошел к концу.

Однако ночь не принесла передышки. Речитатив продолжался, его подхватывал один страж за другим, и каждый лелеял свои воспоминания о Дэйси, напоминая умершей женщине, как она выглядела и разговаривала, что ела и как одевалась, как смеялась над забавными событиями или печалилась из-за горестей. Далеко не все воспоминания были добрыми. Некоторые рассказывали о детстве Дэйси, жестоко обращавшейся с младшими ребятишками. Другие — о ее вспыльчивости во взрослом возрасте. Некоторые плакали, говоря о Дэйси и о том, что они ее потеряли, а потом вдруг кричали и смеялись, вспоминая о ней. Один подробно рассказал о том, что она делала в день битвы. Я сжался, когда он заговорил об увиденных ими смертях и о тех, кого она убила своей рукой. Страж не жалел подробностей. Следовало проговорить вслух все, чтобы оно сохранилось в памяти умершей женщины.

Я узнал о жизни Дэйси куда больше, чем прежде. Когда очередь наконец дошла до Джодоли, мальчик-солдат уже не мог представить, что тут еще можно добавить. Джодоли рассказал о том, как он впервые встретил Дэйси, уже великой, а потом, подробно, о той ночи, когда она освободила танцоров Кинроува. Он говорил о разделенных с ней трапезах и о подарках, которыми они обменивались как великие народа, добавляя все новые и новые подробности.

Ступни и икры мальчика-солдата отекли, он страшно закоченел. Лишь магия, текущая от руки к руке, позволяла ему вытерпеть это испытание. Его собственные запасы подпитывали ее, но в то же время она вытягивала силы из каждого в кругу и передавала ему.

Уже заметно стемнело, когда Джодоли наконец умолк. Вокруг царил суровый мороз, от которого на лице мальчика-солдата растрескивалась кожа. Волоски у него в ноздрях сделались жесткими и колкими, и он едва чувствовал собственные ноги. Хуже того, не осталось ничего, о чем он мог бы вспомнить, а Джодоли предупреждал, что он должен, по крайней мере, попытаться говорить о Дэйси долго.

Казалось, ему уже не о чем было рассказывать, и все же мальчик-солдат справился с задачей. Он начал с того, как впервые увидел Дэйси в лагере Кинроува и как она отнеслась к нему. Он вспомнил, как она освободила танцоров Кинроува, а когда заметил, что ее стражам и кормильцам нравится слушать о ее доблести, расцветил рассказ подробностями. Он не утаил, что Дэйси невзлюбила его с первого взгляда и угрожала ему — и это, как мне показалось, стало новостью для многих собравшихся. Но, как и те, кто говорил прежде, он не попытался что-то выпустить или смягчить — ни в повествовании о первой встрече, ни о том, как мало сочувствия проявила Дэйси, когда танец призвал Ликари. Он рассказал о подготовке к битве, о последних мгновениях перед тем, как они отправились выполнять каждый свою задачу, и об их следующей встрече, когда он увидел ее раненой и глядящей в одну точку. О том, как он оставил ее с верными кормильцами, пока сам ходил за знахарем, и о том, как они быстроходом вернулись с ней к ущелью, где она и скончалась.

Когда его рассказ подошел к концу, вокруг было совсем темно. В прореху в лесном пологе заглядывали искорки звезд, а ночной ветер швырялся снегом нам в лица. Когда мальчик-солдат умолк, величественная тишина леса вокруг поглотила нас. Магия все еще струилась по сцепленным рукам, но уже не могла отвлечь его от претерпеваемых лишений. Мучительно ломило закостеневшие спину и ноги, он замерз и проголодался. Хуже того, он понимал, что его ждет еще один быстроход, прежде чем он может надеяться на облегчение своих страданий. Но остальные по-прежнему стояли молча, держась за руки, и ему ничего не оставалось, кроме как следовать их примеру. Мальчик-солдат понимал — они чего-то ждут, но даже не представлял, чего именно.

Все шагнули к дереву, и он вместе с ними. Снова и снова, пока они не сгрудились вокруг ствола и укрытого снежным саваном тела Дэйси. Магия вдруг сильнее хлынула по их рукам, связывая их воедино. Темноту рассеяло странное свечение — мерцали все, и даже лес вокруг превратился в колоннаду мягкого света. Каждое живое существо вносило свою лепту во всеобщее сияние. Он ощутил Дэйси, сосредоточившуюся в дереве. Она находилась внутри: каждая частица, каждый миг жизни, каждое воспоминание, которое они с ней разделили. Она родилась в нем заново, со смехом осознавая новую жизнь. Цельная и умиротворенная, она неразборчиво поблагодарила нас и растворилась в удовлетворенном единении со своим деревом.

Но на этом все не закончилось. Мальчик-солдат ощущал каждого, кто находился здесь, через хватку его рук, и бытие окружающих их деревьев, и даже медленный могучий поток жизни в почве у себя под ногами, поток, который наполнил его и согрел, унимая боль утраты. И пока это продолжалось, он был един с лесом деревьев предков, со спеками, с народом. Слезы обожгли его глаза. Он был одним из них. Это его народ, и, когда придет срок, его будет ждать здесь дерево. Второй побег, выросший из рухнувшего ствола Лисаны. И он укоренится среди всей этой мудрости и общей жизни. И, как если бы его мысль призвала ее, он ощутил нить, связывающую Лисану с огромным единым целым, далекую нить, одну среди многих, сияющую собственным особенным светом. Он стремился к ней, но заговорил со мной другой голос.

— Видишь, что я имел в виду, старина? Оно того стоит. Теперь я ощущаю это, все время ощущаю.

Мальчик-солдат не обратил внимания на бестелесный голос Бьюэла Хитча. Он изо всех сил тянулся к Лисане, а она рвалась ему навстречу. На долгий миг их сознания соприкоснулись, слились, а потом, словно горящие поленья, рассыпающиеся, когда их пожирает пламя, вновь распались. Мы вновь вернулись в льдистую темноту черного леса. Далекие звезды не могли ни согреть нас, ни рассеять мрак, а ветер, прорывающийся сквозь древесные кроны, осыпал нас залежавшимся на ветвях снегом.

— Дерево приняло Дэйси. Нам пора уходить и оставить их, — объявил Джодоли.

Так мы и поступили.

Когда мы наконец добрались до дома Лисаны, мальчик-солдат набросился на еду, как изголодавшийся пес. Он ни слова не сказал кормильцам, которые ждали его там, не давая пище остыть, а огню в очаге погаснуть. Он предоставил Оликее разбираться с ними, рухнул в постель и проспал большую часть дня. Среди ночи он поднялся облегчиться и глотнуть воды, а потом вернулся в постель. Во второй раз он проснулся уже днем, когда засуетились его кормильцы, тихонько перешептывающиеся за работой. По его прикидкам, полдень уже давно миновал. Мальчик-солдат замер неподвижно, словно лиса, припавшая к земле в надежде, что собаки ее не заметят. Не открывая глаз, он прислушивался к звукам в хижине, но ничем не показывал, что уже проснулся. Каждый мускул и сустав в его теле ныл, а спина и вовсе ощущалась сплошным сгустком боли.