Анна Котова - Перекресток

— Что делать, Терк? — спросила она тихо. — Плохо ему.

Неуковыра обнял ее, прижал к себе, ответил:

— Иди спать. Ты сама сущий младенец. Я посижу с Шулле, а Лайте поедет в Лихоборы к старухе Кобычихе. Пусть сама приходит. Скажи — Терк заплатит любые деньги.

Я скатился по крыльцу и налетел на высокого человека в толстом плаще, поднимавшегося мне навстречу. Чуть с ног не сбил.

— Тише, тише, парень, — сказал незнакомец. — Пожар, что ли?

Не знаю, почему я ответил ему — надо ведь было спешить в Лихоборы. Но я остановился и объяснил про Шулле, жар и как Хальма плачет.

И оказалось, что нам повезло.

Потому что он был лекарь. Бродячий лекарь. С сумкой пузырьков, баночек и шуршащих пакетиков.

Его звали Талай.

Не дослушав мой сбивчивый рассказ, он толкнул дверь, бросив: "Показывай, где больной".

Следующие два часа мы метались, как встрепанные, то неся ему горячую воду, то молоко, то мед, то чистые тряпицы. Он ловко влил в ротишко Шулле какую-то гадость из склянки, приговаривая спокойно и уверенно: "Противно, конечно. Противно, зато полезно. Завтра проснешься здоровый". Шулле смотрел несчастными глазами, но послушно открывал рот.

Наконец, замотанный в шерстяной платок поверх сложного компресса из меда и пахучих порошков, малыш уснул.

Талай посмотрел на Терка, Неру, меня, потом на Хальму — покопался в сумке и капнул из бутылочки в кружку с горячей водой.

— Выпей, — сказал он непререкаемым тоном. И Хальма даже не пикнула — выпила.

Вскоре спала и она.

— Идите, — сказал Талай остальным. — Я посижу тут.

И мы вышли.

Он сидел над Шулле до самого утра, а Хальма спала так, будто заблудилась среди снов. Наверное, чувствовала, что малыш присмотрен и можно отдохнуть.

Утром ребенок проснулся, конечно, не здоровым, но куда бодрее, чем накануне, и капризным голоском потребовал каши. Съел-то всего пару ложек, потом устал и заснул снова, но это был совсем другой сон, чем вчера, позавчера и третьего дня. Во сне он кашлял, но и кашель сегодня не внушал такого ужаса, как раньше. Хальма встала, засуетилась было, а потом вдруг успокоилась разом, села на лавку. Посидела. Встала, подошла к Талаю, опустилась на колени и поцеловала ему руку.

Никогда я не видел, чтобы так смущался взрослый человек.

Конечно, Неуковыра не взял с него никаких денег ни за постой, ни за еду, и все пытался расплатиться с ним сам. Талай отказался.

— Мы квиты, — сказал он. — Я бесплатно лечил вашего мальчика, вы бесплатно меня кормили. Одно другого стоит.

Он прожил у нас четыре дня, потом засобирался дальше. Перед уходом он посмотрел на меня внимательно и спросил:

— Хочешь пойти со мной? Мне нужен помощник. Глядишь, и сам выучишься. Будешь лечить людей.

Еще бы я не хотел!

Я посмотрел на Терка. Тот пожал плечами.

— Иди.

И мы ушли.

Талай показывал мне травы, объяснял, какая от чего помогает и как их собирать. Под его руководством я варил зелья и смешивал порошки. Мы шли от деревни к деревне, все дальше от Заветреной. К середине лета вошли в Кеорет.

Я никогда еще не был в городе. Не только в большом — даже в маленьком. Если не считать городом Косовую. Тамошние жители наставивают, что они горожане, но дома там совершенно такие же, как в окрестных деревнях, только их много. А так — сады-огороды, коровы-козы, гуси-куры.

Кеорет был городом. Стена. Каменная. Ворота. Железные. Дома. В несколько этажей. Улицы, мощеные булыжником. Люди, много. Сроду столько не видал. Экипажи. Шикарные. Даже один совершенно невероятный, дымный, шумный и без лошади. Клянусь, сам ехал!

Талай уверенно шел через толпу, явно зная, куда идет, я тащился за ним и глазел по сторонам. В голове у меня гудело. И от шума, и от пестроты, и от запахов. Не слишком приятных, густых, иногда вовсе противных… но тут умопомрачительно запахло пирогами, и оказалось, что мы пришли.

Это вам не трактир Неуковыры. Это было богатое заведение, миски из тонкого фарфора, ложки с наборными ручками, кружки и вовсе из стекла. На столах скатерти с клетчатой каймой. Я сразу почувствовал себя грязным и оборванным, хотя на самом деле был вполне прилично одет, просто запылен с дороги.

Слуга сделал вид, что не заметил наших простых нарядов, вытертой сумки Талая и моих сбитых башмаков. Изящно изогнувшись, он подал нам тонкую книжицу в несколько листов цветной бумаги, зато в переплете.

Я и не знал, что бывают книги со списками блюд.

И еда там была странная. И называлась не по-нашему. Впрочем, и не по-эннарски. Я такого языка никогда не слышал. Но вкусно.

И дорого.

Когда я услышал, сколько это стоит, у меня кусок застрял в горле. Но это был последний кусок, остальные я все равно уже проглотил. Пришлось платить.

Мало того, Талай остановился в здешних номерах. Там была глиняная ванна, и шустрый парнишка принес горячей воды. У нас тоже подавали желающим горячую воду, только у нас было деревянное корыто…

Всю ночь я ворочался на жестких простынях, пахнущих острой южной травой — ее название я выспросил у лекаря, но почему-то сразу забыл, хотя вообще-то на память не жалуюсь. Здесь все было не так. Красиво, но неуютно. И шумно. За окном то и дело цокали копыта, или громко переговаривались люди, или кошка орала. Дома в Заветреной тоже, бывало, орали кошки, но здешние оказались гораздо противнее.

Утром я сказал Талаю, что больше не могу и возвращаюсь домой. Он посмотрел на меня внимательно, хотел что-то сказать, но не сказал. Сунул руку в сумку, достал горсть монет. Вложил их мне в руку.

— Ты что, — растерялся я. — Зачем?

— Ты честно работал, и тебе далеко идти, — ответил Талай. — Не заблудишься?

— Нет, — помотал я головой. — Если ты проводишь меня до городских ворот, дальше я дойду.

Он усмехнулся и кивнул.

У ворот я купил у шустрой бабки леденцов на палочке для Шулле, стеклянные бусы для Хальмы, косынку для Неры и чудной чайничек для Неуковыры.

Мы с Талаем постояли, не глядя друг на друга. Потом, не сговариваясь, начали:

— Послушай… — запнулись и начали снова.

— Если понадобится, в гостинице, где мы ночевали сегодя, будут знать, где я, — сказал Талай.

— Если я буду нужен, я в "Толстой кружке", ты знаешь, где это, — сказал я.

Дома меня, оказывается, давно ждали.

-

Не пришла.

Солнце с востока на запад. Еще день. И еще.

Месяц.

Год.

Еще.

В усах седина. Под глазами тени. Скулы резче, губы жестче.

Решил — ну ее. Женюсь.

Хорошая баба. Добрая. Домовитая. Любит.

Полюблю и я.

Не успел.

Вернулась.

346 год Бесконечной войны

Вот идет королева. Ей семнадцать лет. Голубые глаза блестят, но прочитать в них что-либо невозможно. Красивые розовые губы приветливо улыбаются, но за этой улыбкой ничего нет.

Иллюзии кланов, надеявшихся вертеть ею, развеялись через какую-то пару месяцев.