Феликс Крес - Громбелардская легенда

— Ради Шерни… Кара… Каринка…

Держа ее безвольную голову на коленях, он, словно слепой, коснулся пальцами разбитой макушки и исцарапанной щеки. Отрывистый, приглушенный стон и хрип стали для него самыми прекрасными звуками, которые он когда-либо слышал.

— Подожди! — крикнул он. — Ради Шерни, подожди… Подожди! Слышишь?! Я здесь… здесь… Подожди…

Не переставая упрашивать ее подождать, он дрожащими руками срывал доспехи, рвал на длинные неровные полосы рубашку, штаны… Он просил, умолял, успокаивал ее и перевязывал раны — так быстро, так аккуратно и, несмотря на дрожь в руках, так ловко, словно всю свою жизнь только этим и занимался. Наконец он закончил и попытался привести ее в чувство, но безуспешно.

Нужна была вода.

У него не было ни капли. Бурдюк, провизия — все осталось в Мертвом Пятне, вместе с остальными вещами.

Он нашел еще одну пещеру, подобную той, где искала спасения девушка, — на то, чтобы отыскать действительно безопасное укрытие, у него не было времени. Отнеся ее туда, он завалил вход большими камнями, поскольку не знал, нет ли поблизости других псов. Потом разорвал остатки одежды и побежал искать колодец. В цитадели должен был быть колодец. Если в этой крепости кто-то жил, пусть даже Бруль-посланник, он наверняка не обходился без воды.

Вскоре он вернулся бегом, с комком мокрых тряпок в руках, и выдавил немного грязной воды ей в рот, а потом влажной тканью начал смывать кровь с ее лица. Потом снова побежал к колодцу — и вернулся.

Потом снова побежал. И снова вернулся.

Место, где она очнулась, напоминало спальню какого-то безумного старьевщика… Спальню, которую покидали в страшной спешке — из многочисленных сундуков забрали лишь некоторые вещи, остальные бросили. Морщась от боли, которую ощущала всем телом, она осторожно поворачивала голову, окидывая взглядом комнату.

Она лежала на довольно удобной и широкой постели, накрытая мягкой вышитой тканью, какую делали в Дартане. Повсюду виднелись сундуки… какие-то полки… У окна — стол и большое кресло.

Через полукруглое окно падал дневной свет. Слышались крики чаек — значит, рядом море…

Она находилась в крепости Бруля-посланника.

В одно мгновение вернулись воспоминания. Застонав, она закрыла глаза, схватившись за голову. К глазам подступили слезы. Услышав скрип двери, она в ужасе приподнялась…

— Что ты делаешь?! Не двигайся, лежи!

Ни голос, ни лицо, которое она увидела, не принадлежали зловещему мудрецу Шерни. Едва сдерживая рыдания, она протянула руки — но неожиданно отшатнулась и сжалась в комок.

— Нет, — глухо сказала она. — Не прикасайся ко мне… Не прикасайся…

— И тем не менее — прикоснусь, — решительно сказал он. — Прикоснусь точно так же, как прикасался пять долгих дней. Взамен же требую лишь одного: ты должна лежать и не мучить себя. Раны очень глубокие и, хуже того, рваные. Они могут открыться. Ты же не хочешь, чтобы остались уродливые шрамы?

Она испуганно смотрела на него. Вид у нее был покорный и несчастный.

— Эти мази творят настоящие чудеса, — помолчав, добавил он с несколько двусмысленной улыбкой, показывая на небольшие глиняные сосуды. — Я не сразу решился ими воспользоваться… но, к счастью, воспользовался. Вскоре ты будешь здорова, Охотница.

Она сглотнула слюну и снова закрыла глаза. Он ни о чем не знал.

— Эти мази! — снова восхищенно повторил он. — Видишь? Он показал на предплечье. — После укусов не осталось ни следа! За пять дней!

— Где мы? — тихо спросила она. — Ты спас меня от… псов?

— Я успел. И что тебе только в голову пришло… Нет, ничего не говори, — с искренним раскаянием сказал он. — Потом у нас еще будет время. Отдыхай. Выздоравливай побыстрее, сейчас только это имеет значение.

Она почувствовала, как он взял ее руки в свои и, хотя она пыталась слабо сопротивляться, поднес к губам.

— Я очень тебя люблю, — серьезно и совершенно спокойно сказал он. — И у меня нет никого, кроме тебя.

У нее перехватило дыхание.

— Я тоже тебя… тоже тебя люблю, — со слезами на глазах ответила она; до сих пор она никому такого не говорила. — Но…

Она замолчала, не в силах признаться в том, что совершила. Но он… знал, наверняка знал. «У меня нет никого, кроме тебя…»

— Отдыхай, — сказал он. — Мы в старой крепости на берегу моря. Здесь когда-то был дом Бруля-посланника, мы находимся в его комнате, — задумчиво добавил он.

— Я его здесь не нашла.

— Знаю. Он был тут и говорил со мной.

Она не могла поверить.

— Ты говорил… с Брулем?

Внезапно у нее потемнело в глазах; для подобных волнений она была еще чересчур слаба.

— Илара умерла, — услышала она и замерла в болезненном ожидании. — Я знаю о том… от него.

Она услышала собственный голос:

— Ты ему веришь? Что он тебе сказал?..

— Не сегодня, Каренира. Отдыхай.

— Скажи. Что он тебе говорил?

Байлей глубоко вздохнул.

— Он пришел сюда совершенно открыто. Я готов был броситься на него с мечом, но он меня остановил… остановил одним лишь жестом. Я не мог сражаться, хотя и очень хотел. Он сказал… — Байлей снова вздохнул. — Сказал: «Я не позволю себя убить, господин, а ты тоже не ищи смерти, ибо вижу, что у тебя есть ради кого жить. Я виноват перед тобой в том, что забрал у тебя жену, но ее ждало великое предназначение. Теперь все это уже неважно». Так он сказал, а я спросил, что с ней стало. С Иларой.

— И тогда… — почти беззвучно шевельнула она губами.

— Сперва я ничего не узнал. Я боялся… — Байлей сглотнул, — что он с тобой что-нибудь сделает, а я не мог этому помешать, не мог вообще пошевелиться; он сначала долго тебя разглядывал, а потом осмотрел раны. Он нашел мази, вот эти, и велел мне их применять. Тогда я снова спросил про Илару. Он сказал… сказал, что ее убила собака, королевская сука из своры, ревновавшая ее к хозяину. Но, сказал он, поскольку это всего лишь собака, винить нужно человека, которому не хватило ума проследить за любившими его существами.

Лежавшая на постели женщина побледнела и поднесла руки ко лбу.

— Потом он забрал несколько своих книг и… ушел. Прошло четыре дня, но мне до сих пор кажется, словно все это случилось только что. Я помню каждый его жест и каждое слово, — сказал он, нахмурившись и глядя в окно.

Снова повернувшись к девушке, он быстро встал.

— Как ты себя чувствуешь… О, Шернь! — испуганно проговорил он. — Зря я об этом…

— Нет, не зря, — прошептала она. — Бруль…

Она прикусила губу, а потом сказала:

— Нет, ничего.

Она возвращалась.

Перевал Стервятников! О, во имя всех дождей… «Покоритель», паршивый постоялый двор, с незапамятных времен стоящий на тракте, ведущем из Армекта и Дартана к сердцу Громбеларда, был бессмертен и вечен, как сами горы и, наверное, как сам Громбелард.