Мэрион Брэдли - Лесная обитель

«Да, долго же ты собирался», – мрачно думала Эйлан. Она заметила, что прошедшие годы для отца тоже были нелегкими. Бендейджид казался ниже ростом не только потому, что Хау подавлял его своим присутствием. Он стал совсем седым, вокруг рта и на лбу прорезались новые морщины. Вид у него и раньше всегда был суровый, но теперь глаза отца буквально пылали темным огнем решимости.

Бендейджид принял из рук дочери деревянную чашу с серебряной каймой и сел на скамью. Эйлан устроилась в большом резном кресле.

– Очевидно, не только по этой причине ты пришел сюда, отец, – спокойно произнесла она.

– Лианнон была старой женщиной. – Бендейджид уткнулся глазами в чашу, затем вновь устремил взор на Эйлан. – Она не желала, чтобы в стране разразилась война, и это вполне понятно. Наверное, поэтому все последние годы Великая Богиня призывала людей жить в мире. Но теперь пришло другое время; и у нас новая Верховная Жрица. Ты слышала о битве на горе, которую римляне называют Гравпий? Тебе известно о том, что земли вотадинов превратились в пустыню, где горстка оставшихся в живых людей едва находит себе пропитание. А ведь там когда-то жил богатый народ.

Эйлан опустила глаза. Да, она слышала об этой битве от человека, который сам участвовал в сражении, и Гай рассказывал ей, как зимой уцелевшие британцы, чтобы не умереть с голоду, приходили за едой к воротам крепости. Римляне – завоеватели, это верно, но ведь сжигали свои дома и убивали скот сами потерпевшие поражение каледонцы, не желая, чтобы их добро попало в руки легионеров.

– Объясни мне, Голос Великой Богини: словно дождь, льются слезы пленных женщин, кровь убиенных воинов пеной выплескивается из земли – почему Она не слышит этого? Почему Великая Богиня не отвечает на наши мольбы, почему Она до сих пор призывает сохранять этот постыдный мир?

Бендейджид вскочил на ноги, одним прыжком оказавшись возле Эйлан. Хау грузно шагнул в глубь комнаты. Эйлан протяжно вздохнула, чтобы скрыть изумление, и жестом приказала телохранителю вернуться на место. Она считала, что отец осведомлен о делах архидруида. Неужели он не догадывается, что Арданос все эти годы манипулировал Оракулом?

– Отец мой, конечно, знает, что я провозглашаю лишь те предсказания, которые получаю свыше, – мягко проговорила она. «Если он в курсе, значит я не солгала ему; а если нет – значит я сказала ничего такого, о чем бы он не знал».

И действительно, в ее словах заключалась истина, о которой не подозревал даже сам Арданос. Да, он толковал ответы Верховной Жрицы как считал нужным, но, когда в Эйлан вселялся дух Великой Богини и ее устами обращался непосредственно к людям, она выражала волю Владычицы, которая самолично решала, соглашаться Ей с позицией архидруида или нет. До сих пор Араднос был удовлетворен советами Богини, поскольку они не противоречили его замыслам.

Бендейджид поднялся и стал нервно вышагивать по комнате.

– Тогда я вынужден молить тебя, – сказал он, – просить Великую Богиню отомстить за нас. Духи женщин с острова Мона до сих пор взывают о мести.

Эйлан нахмурилась.

– Тебя прислал ко мне Синрик? – Ей было известно, что Гай захватил Синрика в плен и спас ему жизнь, сделав заложником. Но что случилось с ним после, Эйлан не знала.

– Его взяли в плен, – прорычал Бендейджид. – Его намеревались отправить в Рим, чтобы развлекать императора, но он сбежал, убив стражу.

– Где он сейчас? – с тревогой спросила Эйлан. Если римляне схватят Синрика, ему останется лишь молиться о скорой смерти.

– Не знаю, – уклончиво ответил друид. – Но на севере страны нарастает волна гнева, дочь моя. Римляне уходят из тех краев. Не все Вороны погибли в той битве; они скоро оправятся от ран. Если Великая Богиня не призовет народ к борьбе против римлян, это сделает Синрик, уверяю тебя.

– Но ведь меня слышат только те, кто приходит на Девичий Холм во время праздника, – с беспокойством в голосе отозвалась Эйлан. – Это в основном корновы и ордовики, кое-кто из деметов и силуров, ну и еще несколько представителей менее цивилизованных племен, живущих в горах. Какое отношение все это имеет к Каледонии?

– Я не верю, чтобы ты не понимала силу своего влияния. – Друид взглянул дочери прямо в лицо. – Римляне захватили наши земли, развратили наших вождей, запретили почти все религиозные обряды. Оракул Вернеметона – это едва ли не единственное, что у нас осталось, и, если ты полагаешь, что слова Великой Богини не могут докатиться до дальних уголков Британии, значит, ты просто дура!

«Он не знает, что Арданос подсказывает Оракулу, – размышляла Эйлан, – но подозревает». Пока ей удается делать вид, что она пребывает в неведении, Бендейджид не может открыто просить ее призвать народ к восстанию. Но ведь рано или поздно положение достигнет критической точки, и она уже не сможет оставаться в стороне.

– Я веду очень уединенный образ жизни… – тихо начала Эйлан. – Но к Священному источнику приходят паломники. Пусть те, кому есть что сообщить, являются испить священной воды каждый месяц в новолуние, и, если они увидят там укутанную в покрывало жрицу, которая заведет разговор о воронах, передай им, пусть они расскажут ей о своих чаяниях.

– О, дочь моя! Я знал, что ты не предашь свою кровь! – воскликнул Бендейджид; глаза его загорелись. – Я передам Синрику…

– Скажи ему, что я ничего не обещаю, – прервала отца Эйлан, – но, если ты хочешь, чтобы я молила Великую Богиню о помощи, я должна знать, о чем просить Ее! Но как и что Она ответит – тут никаких гарантий я дать не могу…

Бендейджид должен быть доволен тем, чего ему удалось добиться. После его ухода Эйлан долго сидела в раздумье. Было ясно, что Синрик пытается поднять восстание и без ее поддержки у него, очевидно, ничего не получится.

Но Бендейджид, должно быть, понял и то, что она уже взрослая женщина и способна самостоятельно принимать решения. Ради этой минуты, когда она разговаривала с отцом с позиции владычицы, стоило страдать. Однако, приняв в свои руки власть, нельзя было избежать и ответственности. Ведь может случиться так, что настанет день, когда ее отец и молочный брат выйдут сражаться на поле битвы против отца ее сына.

«И если это произойдет, что мне тогда делать?» Эйлан закрыла глаза, терзаемая душевной мукой. «Что же мне тогда делать, Великая Богиня?»

Дочка Юлии подрастала. Все в доме называли ее Селлой. Она была такой крошечной, что называть ее длинным именем было просто смешно и нелепо. Гай ждал, что в нем вот-вот проснется ощущение тесной связи с дочкой, которое он испытал, когда впервые увидел на руках у Эйлан своего сына, но то была тщетная надежда. Или такая связь возможна только между мужчиной и его первым сыном? А может, виной тому отсутствие душевной привязанности к матери ребенка?