Мэрион Брэдли - Лесная обитель

Достигнув плоской вершины холма, всадники замедлили стремительный бег. Здесь почти никого не было, зато со всех сторон вниз по склонам мчались люди. Гай коротко приказал опциону продолжать преследование. Какой-то человек в белом, дико размахивая руками, кричал что-то о священной земле. Конь под Гаем привстал на дыбы. Он пришпорил жеребца и, раскачиваясь в седле, легким галопом поскакал по периметру, выискивая глазами Синрика. С другой стороны возвышавшегося в центре площадки кургана до него донесся металлический лязг. Гай устремился на шум.

И вдруг его конь с диким ржанием резко рванулся вперед, пытаясь выскользнуть из-под нависшего над ним огромного темного крыла. Кто-то пронзительно закричал. Это был не крик испуга; в нем слышались гнев и боль. Ужас, страх и ярость всех сражений, какие только случались на земле, слились в этом вопле, от которого разжижаются внутренности и трещат кости. Животные, заслышав такой вопль, на мгновение безумеют, а человек цепенеет от панического ужаса. Гай выпустил из рук поводья и выронил копье. Мир закружился в стремительном вихре. Ухватившись за гриву, римлянин приник к коню, пытаясь удержаться в седле. Перед глазами зависло лицо Фурии в обрамлении пушистых завитков отливающих золотом волос.

Лошадь сделала еще рывок и вынесла его на площадку, освещаемую беснующимися языками пламени костров. Люди вокруг стояли недвижно, словно заколдованные. Конь под ним задрожал и остановился, и люди вновь зашевелились, но в их глазах застыл смертельный страх. Гай глубоко вздохнул, поняв, что внезапная атака не удалась, и огляделся по сторонам.

Несколько друидов поддерживали человека в белом. Гай был потрясен, узнав в нем Арданоса; он казался глубоким старцем. Жрицы в темно-синих платьях осторожно поднимали с табурета, установленного на вершине кургана, нечто похожее на груду одежд. Ярость, гнавшая его в атаку, исчезла. Гай вдруг почувствовал, что устал до изнеможения. К нему подъехал опцион.

– Они разбежались, командир.

Гай кивнул.

– Далеко уйти они не могут. Пошли людей, чтобы прочесали всю округу. Потом пусть доложат мне. Я буду здесь.

С видимым усилием перекинув ногу через шею коня, он соскользнул на землю и зашагал вперед. Лошадь поплелась следом. Арданос при его приближении шевельнулся, с мольбой глядя на римлянина.

– Я не виноват, – пробормотал он. – Призвали Богиню – и вдруг появился Синрик.

Гай кивнул. У него не было оснований не верить словам Арданоса – он знал, накую политику проводит архидруид. Всему виной та женщина. От ее вопля все они застыли на месте, и повстанцам удалось раствориться в толпе. Не останавливаясь, Гай продолжал идти туда, где стояли несколько женщин. Одна из жриц обернулась, с вызовом глядя на римлянина. Гай не удивился, узнав в ней Кейлин. Но ему нужно было видеть ту, что лежала на земле.

Он сделал еще шаг и уперся взглядом в лицо распростертой на вершине кургана женщины. Она была без сознания, кожа – смертельно-бледного оттенка. Чертами она лишь очень отдаленно напоминала Фурию, которая предстала его взору несколько минут назад. И тем не менее он с мучительной ясностью сознавал, что это была Она, и в то же время перед ним на земле лежала Эйлан.

Римляне продолжали преследовать мстителей Братства Воронов и после боя на Девичьем Холме, но Гай с тех пор перестал чувствовать себя целостной личностью. Ему казалось, что в нем живет два человека. Один – бесстрастно докладывает о результатах операции командующему легионом в Деве, потом то же самое пересказывает наместнику по возвращении в Лондиний; другой – пытается осмыслить, как женщина, которую он любил, вдруг приняла облик Фурии. Юлия, как преданная жена, окружила его заботой и вниманием, но после того, как однажды его всю ночь мучили кошмары, они вместе решили, что им некоторое время следует спать отдельно.

Юлию, похоже, это вполне устраивало. Она, как и прежде, была ласкова и нежна с мужем, но за два года его отсутствия дети для нее стали главным интересом в жизни. Девочки быстро подрастали. Они были очень похожи на мать, прямо-таки две Юлии в миниатюре, хотя Гаю временами казалось, что во взгляде старшей дочери он видит решимость, свойственную Мацеллию. Дети относились к нему с подобающим уважением, но Гай чувствовал, что для них он – чужой. Гай обижался про себя, когда девочки умолкали при его появлении. Если бы он мог уделять дочкам больше времени, думал Гай, возможно, эта отчужденность исчезла бы.

Но он не мог заставить себя установить с детьми более близкие отношения. Во всяком случае, сейчас для него это было невозможно. Сердце подсказывало Гаю, что потусторонние силы, вселившиеся в Эйлан, уничтожили последние крохи их любви. Он тщательно скрывал от окружающих боль своей души. Это было невыносимое напряжение, и порой ему просто хотелось выть. Гай вздохнул с облегчением, получив от командующего легионом в Деве письмо, в котором тот сообщал, что хотел бы проконсультироваться с ним по некоторым вопросам, и просил приехать в лагерь. В приписке говорилось, что ему не обязательно останавливаться в крепости: Мацеллий надеется, что сын будет жить у него в доме, который он недавно выстроил для себя в городе. Может быть, там Гай быстрее обретет душевное равновесие.

– Еще кого-нибудь из мятежников удалось поймать? – Мацеллий налил вина и протянул Гаю кубок, украшенный богато, но со вкусом, как, впрочем, и сама столовая и весь особняк. Дом отца принадлежал к числу наиболее красивых зданий, выстроенных вокруг лагеря легионеров. Обстановка в стране становилась спокойнее, и повсюду появлялись частные дома.

Гай покачал головой.

– Тот парень, Синрик, – он ведь у них предводитель, не так ли? – спросил Мацеллий. – Ты, кажется, взял его в плен на горе Гравпий?

Гай кивнул и, поднеся кубок ко рту, сделал несколько глотков кислого вина. Он поморщился: глубокая рана в боку еще не совсем зарубцевалась и при резких движениях давала о себе знать. О том, что у него рассечен бок, Гай заметил лишь по окончании боя на Девичьем Холме. Рана была не опасная – в Германии случалось и похуже, – но доставляла ему некоторые неудобства. Гораздо тяжелее Гай мучился от сознания того, что Эйлан и была той Фурией, которая наслала на них проклятие. Задумавшись, он не сразу ответил отцу. Мацеллий ждал.

– Да, но потом он сбежал.

– Похоже, это у него неплохо получается, – заметил Мацеллий. – Такой же резвый, как и мерзавец Карактак. Но мы его все равно поймали, и твоего Синрика рано или поздно выдадут свои же…

Гай беспокойно заерзал. Ему хотелось верить, что отец без умысла употребил выражение «твоего Синрика». Молодой британец был приемным сыном Бендейджида, но он надеялся, что Мацеллий не помнит об этом. Всем жилось бы спокойнее, мрачно думал Гай, убей он Синрика, когда это было возможно.