Мэрион Брэдли - Лесная обитель

Но каледонцам, по-видимому, такая погода не мешала. Кучками сидя вокруг костров, они один за одним опустошали бурдюки с вересковым пивом, хвастаясь, как завтра они победят римлян. Синрик натянул на голову верхний край клетчатого плаща, надеясь таким образом скрыть от чужих глаз сотрясавшую его дрожь.

– Охотник, который с утра пораньше во весь голос хвастается недобытыми трофеями, к вечеру может оказаться у пустого котла, – произнес рядом чей-то спокойный голос.

Синрик обернулся и увидел Бендейджида. Он был в светлых одеждах и в темноте напоминал привидение.

– Наши воины всегда перед битвой прославляют себя. Это поднимает их боевой дух!

Он бросил взгляд на людей, сидящих у ближнего костра. Это были нованты из клана Белой Лошади, обитавшие на юго-востоке Каледонии на берегах реки Салмэз, в устье которой стоял город Лугувалий. А чуть дальше, у другого костра, пили пиво селговы, с которыми нованты враждовали испокон веков. Воины поднялись, кто-то подбросил в огонь новое полено, и Синрик увидел освещенную вспышками яркого пламени фигуру их предводителя. Вождь хохотал, закинув голову, и в его светлых глазах и рыжих волосах плясали огненные блики.

– Это наша земля, ребята, она поможет нам! Красными Плащами движет алчность, а она – плохой советчик; в наших сердцах пылает огонь свободы! Победа будет за нами!

Услышав его речь, нованты поднялись от своего костра и окружили вождя селговов, и скоро обе группы воинов слились в единую ликующую толпу.

– Он прав, – заметил Синрик. – Если Калгаку удалось сплотить даже этих заклятых врагов, мы должны победить.

Бендейджид ничего не ответил, и Синрик, хотя и внешне храбрился, почувствовал, как в душу вновь змейкой закрадывается тревога, которая не покидала его с самого вечера.

– Ты не согласен? – спросил он. – Тебе было знамение?

– Да нет, – покачал головой Бендейджид, – знамений не было. На мой взгляд, в этой схватке у нас с римлянами абсолютно равные шансы на победу, так что даже боги вряд ли решатся предсказать исход битвы. У нас есть преимущества, это верно, но Агрикола – очень грозный соперник. Калгак – великий вождь, но, если он недооценивает римского полководца, мы обречены.

Синрик тяжело вздохнул. Ему стоило немалых усилий утвердить себя в глазах всех этих воинов из северных племен, которые, даже не зная, что в нем течет кровь римлян, первое время постоянно насмехались над ним, потому что он был сыном покоренного народа. Синрик всегда держался настороже, готовый бросить вызов любому, кто попытается оскорбить его достоинство, но притворяться перед своим приемным отцом ему было незачем.

– Я слушаю, как они поют, но подпевать мне не хочется. Я пью пиво, но оно не горячит мою кровь. Отец, неужели завтра при виде мечей римлян мужество покинет меня? – В часы, подобные этим, Синрик нередко думал о том, не лучше ли было убежать куда-нибудь вместе с Дидой, когда была такая возможность.

Бендейджид взял Синрика за плечи и, повернув к себе, заглянул ему в глаза.

– Ты будешь сражаться мужественно, – горячо проговорил он. – Эти люди воюют ради славы. В них нет той ненависти к врагу, что есть в тебе. В бою отчаяние придаст тебе силы. Помни, Синрик, ты – Ворон, и сражаться завтра ты будешь не ради почестей, а для того, чтобы отомстить!

В эту ночь Гай лежал в палатке, прислушиваясь к дыханию спящих легионеров, и не понимал, почему сон не идет к нему, несмотря на то, что впервые за несколько дней у него была сухая постель и в армии он не новичок, не раз бывал в сражениях. С другой стороны, размышлял римлянин, раньше он участвовал лишь во внезапных, коротких боях, к которым специально никто не готовился и которые заканчивались, едва начавшись.

Гай пытался отвлечься от мрачных мыслей и вдруг поймал себя на том, что думает об Эйлан. По пути сюда, на север, он чаще вспоминал Юлию, представлял, с каким удовольствием она будет слушать привезенные им из командировки сплетни, армейские истории. Но он никогда не сможет заставить себя поделиться с Юлией тревожными думами, которые терзают его душу в эти ночные часы…

«Здесь столько людей, а я одинок… Я жажду склонить свою голову тебе на грудь, чувствовать, как ты обнимаешь меня… Мне одиноко, Эйлан, и я боюсь!»

Наконец Гаю все же удалось ненадолго погрузиться в беспокойную дремоту, и ему снилось, что они с Эйлан находятся в какой-то лесной хижине. Он поцеловал ее, а потом заметил, что живот у нее округлился – она носит под сердцем его ребенка.

Он положил руку на твердую округлость и тут же почувствовал под своей ладонью, как шевелится внутри еще не родившийся человек. Эйлан была прекрасна, как никогда. Она протянула к нему руки. Он лег рядом с ней на ложе и стал слушать слова любви, которые она нашептывала ему.

Гай заснул крепким сном, а когда пробудился, увидел, что все в палатке уже поднялись, суетливо натягивая туники и облачаясь в доспехи. Брезжил серый рассвет.

– Почему он не дает команду легионам развернуться в боевые порядки? – вполголоса спросил Гай Тацита.

Вместе с адъютантами и помощниками командующего они сидели на конях на невысоком холме, наблюдая, как легкая пехота вытягивается в линию у подножия горы; на флангах расположилась конница. Гладкие макушки бронзовых шлемов, копья и броня тускло поблескивали в бледном свете серого утра. От подножия вверх по склонам простирались пастбища, засоренные валунами; участки сухой травы сменялись широкими рядами красно-коричневого папоротника и бледно-лилового вереска. Но в целом о рельефе горы Гравпий судить было трудно, так как склоны были усыпаны толпами вооруженных людей.

– Потому что они не в полном боевом составе, – ответил Тацит. – Если помнишь, император забрал часть людей из всех четырех легионов для участия в Германской кампании, которую он сам возглавляет. И в итоге три тысячи наших лучших солдат прозябают в Германии под издевательский хохот хаттов и сугамбров, и Агриколе придется проявить всю свою хитрость и изобретательность, чтобы залатать дыры в наших рядах. Он оставил легионы перед лагерным валом, чтобы в случае отступления нам было на что опереться; но он надеется, что до этого не дойдет.

– Но ведь император сам приказал наместнику навести порядок в Северной Каледонии, разве нет? – спросил Гай. – Домициан – военный человек. Должен же он понимать…

Тацит улыбнулся, и Гай смутился, вдруг почувствовав себя несмышленым мальчишкой.

– Кое-кто сказал бы, – тихо проговорил Тацит, – что он все понимает, и даже больше. Тит объявил нашего наместника героем империи за его успехи в Британии, и по окончании этой кампании Агриколу отзовут из провинции. Наверное, император считает, что Рим должен иметь только одного славного полководца-победителя.