Майте Карранса - Ледяная пустыня

Я уже не сомневалась, что моя дочь родится на краю света. Если раньше по глупости такая мысль казалась мне забавной, то теперь я содрогалась от ужаса, понимая, что дата родов неумолимо приближается.

Через неделю после гибели Зои запасы провизии начали заканчиваться, а температура опустилась до минус тридцати градусов.

Заметив, насколько я упала духом, Гуннар попытался меня подбодрить, сказав, что очень скоро мы доберемся до цели. Я не только твердо держала свое обещание не задавать ему вопросов, но и сама уже не испытывала ни малейшего любопытства по поводу того, куда именно он меня ведет.

Душа моя давно застыла, и я жила исключительно по инерции. Я считала, что знобит меня от усталости, зубами стучу я от холода, а кошмары меня преследуют из-за ослепительной белизны окружавшего снега, но на самом деле я заболела, и эта болезнь, в конце концов, меня и подкосила.

Наконец мы добрались до того места, которое Гуннар с гордостью именовал конечной целью нашего путешествия, и вступили во владение тем, что должно было стать нашим домом на следующие несколько месяцев.

Это была небольшая хижина без всяких удобств, водопровода, ванны и туалета, но она показалась мне настоящими хоромами. Она совсем заиндевела снаружи и сверкала как настоящий ледяной дворец в лучах бледного солнца, любезно указавшего нам путь к ней, а потом поспешно скрывшегося среди облаков.

Мы забрались внутрь, спасаясь от тут же разразившейся вьюги. Ветер дул со скоростью ста километров в час, температура упала ниже минус пятидесяти. Кое-как мне удалось растопить очаг и согреть хижину.

При свете огня ко мне стали возвращаться чувства, и я принялась наблюдать за действиями Гуннара. Надежно привязав собак, тот начал доставать из находившегося неподалеку от нашего убежища ледяного колодца большие связки замороженной рыбы и мяса и переносить их в дом.

Именно так инуиты сохраняют добытое на охоте и рыбной ловле — в толще льда, где рыба и мясо могут пролежать, не испортившись, несколько лет. Жители Гренландии во время своих поездок часто питаются мясом и тюленьим жиром из таких естественных холодильников. Но это было еще не все. В хижине я обнаружила кладовку. На полках стояло множество консервных банок и пакетов. Там были супы и пюре, печенье, сухофрукты, сгущенное молоко и другие припасы. Особых деликатесов не наблюдалось, но содержимым кладовки мы вполне могли прокормиться несколько месяцев.

Я поняла, что кто-то подготовил дом к нашему прибытию. Он был предназначен для нас двоих, и Гуннар знал его, как свои пять пальцев. За один день он оснастил наше жилище возможными удобствами — шкурами, спальными мешками, кухонной утварью, туалетными принадлежностями и керосинками. Сюда же перекочевало и было со знанием дела расставлено, разложено и развешено содержимое наших нарт.

Гуннар прекрасно знал, что делает — куда стоит положить спичечный коробок, где самое подходящее место для обуви и куда лучше повесить лампу. Он знал здесь каждый гвоздь, каждый угол и каждую дырку. Он походил на пирата, вернувшегося на остров, где лично зарыл свои сокровища, прекрасно знающего в скольких шагах от кокосовой пальмы, и на какой глубине они покоятся.

Несомненно, Гуннар бывал здесь раньше. Меня это удивило, но я была слишком слаба и не задавала вопросов.

В конечном итоге именно этой хижине я обязана жизнью.

Я чуть не умерла, и выжила лишь благодаря силе своего молодого организма. В целом я неплохо перенесла наш бесконечный путь, но в последние дни было так холодно, что я заболела воспалением легких, сопровождавшимся очень высокой температурой.

Много дней я пролежала в беспамятстве, не зная, ни кто я такая, ни где я нахожусь. В горячечном бреду я кричала и звала на помощь.

Любая тень, любой звук, любое движение напоминали мне о Баалате. Мне снилось, что проклятая одиора вселилась в буревестника и нацеливается выклевать мне глаза. Гуннар терпеливо за мной ухаживал, кормил, давал парацетамол и антибиотики.

Несколько недель я провела, как в летаргическом сне. Помню, мне казалось, что я сижу на дне глубокого колодца и мне из него не вылезти, хотя вверху виден свет. Нечто подобное ощущает человек, безуспешно пытающийся пошевелить затекшими конечностями.

У меня же не было ни сил, ни желания шевелиться. Холодная полярная ночь просочилась мне в душу и изгнала оттуда желание жить. Но мой молодой организм не сдавался и победил болезнь.

Однажды ночью, совершенно обессилевшая, я пришла в себя и к своему огромному удивлению, услышала, как Гуннар с кем-то разговаривает.

«Разве мы здесь не одни?!»

Сделав над собой усилие, я медленно открыла глаза.

Мои нары стояли в самом дальнем углу хижины, и оттуда мне была прекрасно видна скамья, на которой сидел Гуннар. Он был в одной рубашке, спиной ко мне, отросшие волосы ниспадали ему на плечи.

Перед Гуннаром сидел какой-то полярник со спутанной заиндевевшей бородой. Гуннар пил горячий чай, но перед незнакомцем кружки не было. Это было странно. Первое, о чем заботятся в Арктике, — гостеприимство. Кроме того, меня удивило, что полярник не снял меховой одежды и не выпустил из рук винтовки. В избе было довольно тепло, но его борода и шапка из нерпичьего меха были покрыты снегом и инеем. И вообще, этот человек чем-то походил на старую выцветшую фотографию.

Я замерла и, не подавая признаков жизни, стала прислушиваться к разговору Гуннара с незнакомцем. Сначала я обрадовалась, что у нас гости, и почувствовала себя так, словно кто-то пришел навестить меня в больнице. Однако стоило мне разобрать их слова, как радость моя улетучилась.

— Ты не можешь отказать матери в ее просьбе, — хрипло говорил полярник.

Я сразу удивилась уже тому обстоятельству, что здесь, на краю света, нашелся человек, знакомый с матерью Гуннара.

— Матери известны мои условия.

— Они ей не по душе, — прохрипел полярник. — Она сама хочет ею заняться и помочь в родах.

«О чем они? — недоумевала я. — О нашей беременной собаке?»

— Мы тут совершенно одни, — возразил Гуннар. — И я не могу отдать ее матери.

— Все ты прекрасно можешь, — нахмурился полярник. — И должен довести дело до конца, раз уж вы сюда добрались.

— Ее будет трудно лишить потомства, — беспокойно ерзая на скамье, сказал Гуннар. — Она гордая, упрямая и храбрая. Лучше, чтобы она до самого конца ничего не знала. И самое главное, чтобы ничего не почуяла.

Нашей несчастной Лее явно предстояло лишиться щенят, и я очень за нее расстроилась. Однако уже следующие слова Гуннара заставили меня позабыть о собаке.

— Кроме того, она серьезно больна.

С этими словами Гуннар развернулся и с любовью взглянул в мою сторону. Я затаила дыхание.