Сергей Махотин - Владигор и Звезда Перуна

Ласковый взгляд Любавы заставил сердце Ждана забиться чаще. От сидевшего рядом с ним Фильки не ускользнул этот взгляд, и он быстро зашептал что-то молодому воеводе, заставив его окончательно смутиться и покраснеть.

Дометий, уже изрядно захмелевший, приосанился, готовясь произнести очередную здравицу и раздумывая, кто из присутствующих ее более достоин. Взор его неожиданно остановился на Грыме Отважном, предводителе лесного племени берендов. Не привыкший к праздничным церемониям, Грым долго отнекивался от приглашения Владигора почтить своим присутствием княжеский пир в Ладоре. И не приехал бы, если б Бажена не настояла, добавив, что и Любава просит о том же. Бажена сама подправила и кое-где перешила его наряд из звериных шкур. Это, впрочем, мало изменило облик вождя берендов. Огромный, на три головы выше всех на пиру, с косматой бородой, закрывающей даже щеки, Грым выглядел таким свирепым и диким, что слуги часто обносили его винами, страшась лишний раз приблизиться к лесному великану. Однако тот не чувствовал себя уязвленным: он никогда не пил ничего крепче родниковой воды.

Дометий, зная о привязанности Бажены к берендам и их вождю, всегда испытывал отцовскую ревность. Но теперь, размягченный вином и дружеской атмосферой празднества, он чувствовал симпатию и проявлял благосклонность ко всем без исключения.

— Грым Отважный! — воскликнул Дометий. — К тебе обращаюсь я. Будь славен твой род! Ильмер в безопасности, пока восточные рубежи его охраняют твои лесные богатыри. Винюсь, коль был я недостаточно почтителен к тебе. Отныне двери моего дома и днем и ночью для тебя открыты. — Он замолчал, решая, следует ли еще что-либо добавить к сказанному. Никто его не прерывал, все с почтением внимали ильмерскому князю. Дометий, покачнувшись, поднялся со своего места и неожиданно для себя обратился к князьям Венедии и Лада-неи: — А вы, Изот и Калин, доколе друг на друга будете дуться? Коль что меж вами было, забудьте и простите. А то глядите, дождетесь у меня, что разлюблю! — Он, словно гневаясь, топнул ногой, вновь покачнулся, и Владигор на всякий случай поддержал захмелевшего князя за локоть. Со стороны это выглядело забавно, кое-кто из молодых хмыкнул, а Изот с Калином, переглянувшись, невольно улыбнулись друг другу.

Возникшую неловкость исправил Грым. Он встал во весь свой огромный рост, ударил себя кулаком в грудь и пробасил:

— Мы не прощаем зла и не забываем добра. Словам твоим, князь Дометий, возрадуются беренды и жизнь положат за тебя и за дочь твою!

Все ждали, что он скажет что-то еще, но немногословный вождь берендов сел так же внезапно, как и встал. После некоторого молчания раздались крики с разных концов:

— За Грыма Отважного! За Изота Венедского! За Калина, князя Ладанеи!

Пир продолжался.

К Владигору приблизился айгурский посланник в лисьей шапке и длиннополом платье, перехваченном широким поясом золотого шитья. Он приложил ладони к груди и низко поклонился:

— Живи вечно, князь! Верховный вождь айгуров, великий Рум, чье имя славится от Рифейских гор до пределов Востока, гордым танцем приветствует тебя!

По столам пробежал удивленный шепот:

— Ишь, не злато-серебро преподносит, не меч с саблею — танец дарит!..

Владигор благожелательно кивнул посланнику и хотел спросить, чего ж сам вождь айгуров на пир не пожаловал. Но тот уже отвернулся и трижды хлопнул в ладоши. Тотчас несколько бубнов начали выбивать ритм воинственной пляски. На середину пиршественного зала выбежали айгурские воины и, притоптывая, высоко вскидывая колени, закружились в хороводе. В образованный ими круг вступил главный танцор. Надвинутая на глаза лохматая шапка сужалась спереди и заканчивалась хищным клювом. На плечах была накидка с широкими длинными рукавами, украшенная вороньими перьями. Птица-танцор сгорбилась и начала подпрыгивать, вглядываясь поочередно в лица кружившихся в хороводе, словно выбирая себе жертву. Широкие рукава плавно поднимались и опускались, и казалось, танцор действительно вот-вот взлетит.

Филька вдруг крепко стиснул локоть Ждана:

— Я ее видел!

— Кого? — не понял тот.

— Птицу эту. В Этверской пустыне. Только она была… двуглавой…

— Таврийское вино следует водой разбавлять, — усмехнулся Ждан, освобождая локоть, — а ты его как воду хлестал. Еще не то привидится, немудрено.

Филька надулся и закусил губу.

Пританцовывающая птица меж тем выбрала себе жертву — воина в желтом плаще, который остановился и словно завороженный ждал свой участи. Бубны забили быстрее. Птица подпрыгнула, из-под черных перьев вылетел кривой нож и вонзился в грудь воина.

Бубны смолкли. Все с ужасом ахнули, вскакивая с мест. Воин стоял, глядя на мелко дрожащую костяную рукоять у себя в груди. Затем сорвал с себя оранжевый плащ, под которым оказался деревянный щит. Вздох облегчения пронесся по столам. Айгуры захохотали и выбежали из зала. Посланник, довольный произведенным эффектом, еще раз низко поклонился Владигору и последовал за ними.

— Ну и танец! — проговорил Дометий, вытирая лоб рукавом. — Не по мне такие зрелища.

Перед их столом возник прислужник с кувшином, собираясь наполнить вином пустой кубок Владигора.

— Ну-ка, сюда налей, — протянул ему Дометий свою чашу.

Рука слуги дрогнула, но он повиновался. Что-то в его лице насторожило Владигора, слуга был ему незнаком. «Из новых, что ли?» — успел подумать он, когда услышал хрип Дометия. Старик, держа правой рукой наполовину опорожненную чашу, левой схватился за горло.

— Не пей… Отрава… — выдавил из себя Дометий и повалился набок. Бажена закричала.

В тот же момент Грым в невероятном прыжке настиг убегающего прислужника и повалил его на пол. Кувшин разбился, отравленное вино красной лужей растеклось по полу.

— Осторожно! — крикнул Владигор. — Не дай ему умереть!

Но было уже поздно. Убийца, подмятый под себя великаном Грымом, лизал языком, будто пес, ядовитую лужу. Спустя мгновение глаза его закатились и он стукнулся об пол мертвым лбом. И долго еще никто не смел нарушить наступившую гнетущую тишину.

Догорающая лучина, вспыхнув, затрещала, и Евдоха едва успела зажечь новую. Она покосилась на ребенка. Тот крепко спал. Евдоха уложила его на лавке, постелив снизу овчину и накрыв мальчика сверху лоскутным одеялом. В корзине он уже не помещался. Самой ей лечь было негде, кроме как на холодном полу, но она и не думала спать этой ночью. Отрезав подходящий кусок льняной ткани, женщина шила костяной иглой рубашечку для маленького. Никогда не доводилось ей ухаживать за ребенком, однако дело мало-помалу двигалось, в руках появилась уверенность. Вообще новые нежданные хлопоты доставляли ей радость. «Другие бабы могут, а я чем хуже? Не такая уж и никудышная я», — думала она с какой-то упрямой веселостью, аккуратно кладя стежок к стежку.